Под стягом победным

The sharp ringing of the hoofs of the escorts' horses told that they were travelling over rock, and the irregularity of the sound was a clear indication of the way the horses were picking their way among the holes.	Судя по звонкому цокоту копыт, ехали они по камням, а судя по нестройности этого цокота, лошадям приходилось то и дело обходить ямы.
Framed in the windows Hornblower could see the gendarmes in their blue uniforms and cocked hats jerking and swaying about with the rolling of the coach.	В обрамлении окна Хорнблауэр видел, как в такт подпрыгиваниям кареты подпрыгивают синие мундиры и треуголки жандармов.
The presence of fifty gendarmes as an escort was not a real indication of the political importance of himself and Bush, but only a proof that even here, only twenty miles from France, the road was unsafe for small parties - a little band of Spanish guerilleros was to be found on every inaccessible hill-top.	Пятьдесят жандармов к ним приставили вовсе не потому, что они с Бушем такие уж важные птицы, просто здесь, в каких-то двадцати милях от Франции дорога все равно небезопасна для маленького отряда - за каждым холмом укрываются испанские гверильеро.
But there was always a chance that Claros or Rovira with their Catalan miqueletes a thousand strong might come swooping down on the road from their Pyrenean fastnesses.	Есть надежда, что на дорогу из Пиренейского укрытия выскочат Кларос или Ровира с тысячью ополченцев.
Hornblower felt hope surging up within him at the thought that at any moment, in that case, he might find himself a free man again.	В любую минуту их могут освободить. У Хорнблауэра участился пульс.
His pulse beat faster and he crossed and uncrossed his knees restlessly - with the utmost caution so as not to disturb Bush.	Он беспокойно то закидывал ногу на ногу, то снимал, однако так, чтобы не побеспокоить Буша.
He did not want to be taken to Paris to face a mockery of a trial.	Он не хочет в Париж на шутовской суд.
He did not want to die.	Он не хочет умирать.
He was beginning to fret himself into a fever, when common sense came to his rescue and he compelled himself to sink into a stolid indifference.	Его уже лихорадило от волнения, когда рассудок взял вверх и побудил искать защиты в стоической отрешенности.
Brown was sitting opposite him, primly upright with his arms folded.	Браун сидел, сложа руки на груди, прямой, как шомпол.
Hornblower almost grinned, sympathetically, at sight of him.	Хорнблауэр еле сдержал сочувственную улыбку.
Brown was actually self-conscious.	Брауну явно не по себе.
He had never in his life before, presumably, had to be at such close quarters with a couple of officers. Certainly he must be feeling awkward at having to sit in the presence of two such lofty individuals as a captain and a first lieutenant. For that matter, it was at least a thousand to one that Brown had never been inside a coach before, had never sat on leather upholstery with a carpet under his feet. Nor had he had any experience in gentlemen's service, his duties as captain's coxswain being mainly disciplinary and executive.	Он никогда не оказывался так близко к офицерам, Конечно, ему неловко сидеть рядом с капитаном и первым лейтенантом. Кстати, можно поручиться, что Браун и в карете-то никогда не бывал, не сидел на кожаной обивке, не ставил ноги на ковер. Не случалось ему и прислуживать важным господам, обязанности его как старшины были главным образом дисциплинарными и распорядительными.