Под стягом победным

Mostly he was conscious of Marie's imprudence in thus coming to his room, risking discovery and imperilling everything.	Главное, что он сознавал: Мари нельзя было приходить к нему, рискуя, что их разоблачат, рискуя всем.
He shut his eyes as though still sleepy, to gain time for consideration; the hand ceased to stroke his cheek.	Чтобы выиграть время, он закрыл глаза, будто не до конца проснулся - рука с его щеки убралась.
Hornblower waited for a second or two more, and was astonished to hear the slight click of the latch of the door again.	Он выждал еще секунду или две, и с изумлением услышал легкое щелканье задвижки.
He sat up with a jerk.	Он резко сел.
Marie had gone, as silently as she had come.	Мари ушла так же тихо, как появилась.
Hornblower continued to sit up, puzzling over the incident, but he could make nothing of it.	Хорнблауэр сидел в растерянности, но поделать ничего не мог.
Certainly he was not going to run any risks by going to seek Marie in her room and asking for explanations; he lay down again to think about it, and this time, with its usual capriciousness, sleep surprised him in the midst of his speculations, and he slept soundly until Brown brought him his breakfast coffee.	Он не собирался рисковать, идя к Мари за объяснениями, он откинулся на подушку, чтобы все обдумать, и сон, непредсказуемый, как обычно, сморил его на середине размышлений. Он спал крепко и проснулся, только когда Браун принес утренний кофе.
It took him half the morning to nerve himself for what he foresaw to be a very uncomfortable interview; it was only then that he tore himself away from a last inspection of the boat, in Bush's and Brown's company, and climbed the stairs to Marie's boudoir and tapped at the door.	Пол-утра он набирался духа для разговора, который обещал быть весьма щекотливым, только оторвавшись от последнего осмотра лодки с Брауном и Бушем, он поднялся к будуару Мари и постучал.
He entered when she called, and stood there in the room of so many memories - the golden chairs with their oval backs upholstered in pink and white, the windows looking out on the sunlit Loire, and Marie in the window-seat with her needlework.	Она сказала "войдите", он вошел и остановился посреди комнаты, которая о стольком напоминала - золотые стулья с овальными спинками и розово-белой обивкой, окна, выходящие на залитую солнцем Луару, Мари с шитьем у окна.
"I wanted to say 'good morning'," he said at length, as Marie did nothing to help him out.	Она молчала. - Я хотел пожелать вам доброго утра, - сказал он наконец.
"Good morning," said Marie.	- Доброе утро, - ответила Мари.
She bent her head over her needlework - the sunshine through the windows lit her hair gloriously - and spoke with her face concealed.	Она склонилась над шитьем - свет из окна озарял ее прекрасные волосы - и говорила, не поднимая глаз: -
"We only have to say 'good morning' to-day, and to-morrow we shall say 'goodbye'."	"Доброе утро" - сегодня, "прощай" - завтра.
"Yes," said Hornblower stupidly.	- Да, - сказал Хорнблауэр, не зная, что ответить.
"If you loved me," said Marie, "it would be terrible for me to have you go, and to know that for years we should not meet again - perhaps for ever.	- Если бы ты меня любил, - сказала Мари, - мне было бы больно тебя отпускать, надолго, может быть, навсегда.
But as you do not, then I am glad that you are going back to your wife and your child, and your ships, and your fighting.	Но ты меня не любишь, и я рада, что ты возвращаешься к жене и ребенку, к своим кораблям и сражениям.
That is what you wanted, and I am pleased that you should have it all."	Это то чего ты хочешь, и я рада, что это у тебя будет.