Под сенью дев, увенчанных цветами

Теперь их прелестные лица уже не сливались воедино. Я их расклассифицировал и, не зная имен, мысленно распределил девушек вокруг самой рослой, той, что перепрыгнула через старичка банкира: вот эта — малышка с пухлыми розовыми щеками, которые круглятся на фоне морского горизонта, с зелеными глазами; эта — смуглянка с прямым носом, разительно выделяющаяся среди подруг; эта — с белым, как яйцо, лицом, с дугообразным носиком, похожим на цыплячий клюв, такие лица бывают у мальчиков-подростков; эта — высокая, в какой-то убогой пелеринке, опровергавшей ее гордую осанку и манеры, так что напрашивалась мысль, что родители этой девушки — люди слишком выдающиеся, чтобы беспокоиться о мнении бальбекских курортников и об элегантности собственных детей, а потому им совершенно все равно, что дочь разгуливает по молу одетая в пелеринку, которой постеснялись бы даже люди самого скромного достатка; эта — с блестящими смеющимися глазами, с полными тугими щеками под черной шапочкой поло[245], надвинутой на глаза; ведя рядом с собой велосипед, она шла вразвалку, вихляя бедрами, и в речи подпускала такие крепкие словечки, да еще и во весь голос (проходя мимо, я расслышал, кстати, несносную фразу «однова живем»), что я отбросил гипотезу, выстроенную на основе пелеринки ее спутницы, и заключил, что эти девушки, скорее всего, принадлежат к публике, посещающей велодромы, и что передо мной юные подружки велогонщиков. Во всяком случае, я и мысли не допускал, что это добропорядочные девицы. Я догадался, что это не так, с первого же взгляда — по тому, как они переглядывались и пересмеивались, как бесцеремонно смотрела та, с тугими щеками. Впрочем, бабушка всегда деликатно, но крайне добросовестно пеклась о моем воспитании, и в моем понимании совокупность всего, что нельзя делать, была неразделима: я не ждал, что девицы, которым недостает уважения к старости, откажут себе в радостях более соблазнительных, чем прыжок через голову восьмидесятилетнего старичка.

Теперь они обрели индивидуальность, но беспрестанно обменивались самодовольными заговорщицкими взглядами, то и дело вспыхивавшими то интересом к одной из подружек, то дерзким безразличием к прохожим, а кроме того, все они ни на миг не забывали о своих тесных и близких отношениях, о том, как им нравится повсюду ходить вместе, отдельной стайкой, а потому их тела, отдельные, независимые друг от друга тела, были незримо, но гармонично соединены словно какой-то теплой тенью, какой-то общей для всех воздушной оболочкой, и это единое целое, вполне однородное, отличалось от толпы, посреди которой выступала их процессия.

На мгновение, поравнявшись с черноволосой щекастой девушкой, толкавшей велосипед, я встретился глазами с ее уклончивым смеющимся взглядом, брошенным из глубины этого нечеловеческого мира, где протекала жизнь их маленького племени, недостижимого и неведомого племени, куда никак не могло проникнуть понятие о том, что я живу на свете: для меня там не было места. Поглощенная тем, что говорили подруги, видела ли меня эта девушка в шапочке поло, надвинутой на самый лоб, в тот миг, когда меня пронизал черный луч, бивший из ее глаз? А если видела, кем я ей показался? Из какой далекой вселенной она меня углядела? Понять это мне было бы не легче, чем догадаться, рассматривая в телескоп какие-нибудь подробности соседнего небесного светила, живут ли там люди, и видят ли они нас, а если видят, то что они о нас думают.