Под сенью дев, увенчанных цветами

Едва ли по чистой случайности все эти подруги оказались такими красавицами; достаточно было посмотреть на их осанку, чтобы распознать в них отвагу, и легкомыслие, и суровость, а кроме того, они были крайне нетерпимы ко всему смехотворному, некрасивому, равнодушны к обаянию интеллекта и морали и питали откровенное отвращение ко всем тем своим сверстницам, что были склонны к задумчивости, к чувствительности, сказывавшихся в робости, застенчивости, неуклюжести, во всем, что у них называлось «несимпатичным»: таких сверстниц они держали на расстоянии; а сближались, наоборот, с другими, привлекавшими их сочетанием грации, гибкости и внешней элегантности, потому что только в этой форме они себе представляли искренний, полный очарования характер, суливший веселое совместное времяпрепровождение. А может быть, класс, к которому они принадлежали и который я затруднился бы определить с точностью, находился в той стадии эволюции, когда благодаря обогащению и досугу, или благодаря недавно приобретенной привычке к спорту, распространившемуся даже в среде простого народа, и к физической культуре (но к ней еще не добавилась культура умственная) общество напоминает гармоничную и плодовитую школу скульптуры: еще не стремясь к изощренной выразительности, оно легко и щедро творит прекрасные тела с прекрасными ногами, прекрасными бедрами, здоровыми спокойными лицами, в которых светятся сообразительность и лукавство. И не такие ли благородные и безмятежные образцы человеческой красоты предстали мне на фоне моря, словно статуи, выставленные на солнечном побережье Греции?

Так оно и было: их сплоченная стайка, двигавшаяся вдоль мола подобно светоносной комете, дышала убеждением, что толпа вокруг состоит из существ другой породы, и даже страдание этих существ не пробудило бы в них никакого участия: они просто не видели этих людей, отстраняя тех, кто оказывался у них на пути, словно машина, которая пришла в движение сама собой, и бессмысленно ждать, чтобы она объезжала пешеходов; а если какой-нибудь испуганный, разъяренный, суетливый, потешный старичок, которого они в упор не желали видеть и с которым не собирались иметь ничего общего, удирал с их дороги, они просто переглядывались, прыская со смеху. Они не выставляли напоказ своего презрения ко всему, не принадлежавшему к их стайке, они просто презирали. Но любое препятствие их забавляло, они преодолевали его то с разбегу, то прыжком с места двумя ногами, потому что в них бурлила и буйствовала молодость, властно требующая себе выхода, даже если человеку грустно или неможется, так что подчиняешься не столько минутному настроению, сколько велениям возраста, и ни за что не упустишь случая прыгнуть или проскользить, совершенно об этом не думая, нарушая медленный ритм ходьбы и усеивая ее — как Шопен самую свою меланхолическую фразу — грациозными отступлениями и поворотами, вместе и капризными, и виртуозными. Жена одного старичка банкира долго выбирала для мужа место и наконец усадила его на складном стуле лицом к молу в тени беседки для музыкантов, укрывавшей его от ветерка. Устроив его поудобнее, она пошла купить газету, чтобы развлечь его чтением вслух; она никогда не оставляла его одного дольше чем на пять минут, хотя ему и это казалось долго, но отходила от него довольно часто, желая, чтобы старый муж, о котором она неустанно, но незаметно заботилась, чувствовал, что он еще в состоянии жить как все и ничуть не нуждается в опеке. Эстрада для музыкантов возвышалась у него над головой наподобие трамплина, на который, не удержавшись, взбежала старшая девушка и спрыгнула вниз прямо через голову потрясенного старичка, задев ногами матросскую шапку у него на голове, ужасно развеселив этим других девушек, особенно ту, зеленоглазую, с кукольным личиком, на котором отразились восхищение прыжком и восторг, хотя мне почудилось, что к ним примешивалась некоторая робость, постыдная, потаенная робость, неведомая остальным девушкам. «Бедный старикан, прямо жаль его, чуть не помер», — заметила одна из девушек нарочито сиплым голосом. Они прошли еще несколько шагов, потом, не заботясь, что перекрыли путь прохожим, остановились посреди дороги словно для тайного совещания — сплоченная бесформенная группа, монолитная, яркая, щебечущая, как птицы, которые сбились в стаю, чтобы взлететь; затем они неторопливо пошли дальше по молу, тянувшемуся над морем.