Под сенью дев, увенчанных цветами

В этот час дамы и господа каждый день прогуливались по молу, беззащитные перед безжалостным оком лорнета, что наводила на них — словно они все имели какой-то изъян, и ей следовало подробнейшим образом его рассмотреть — жена первого председателя, гордо восседавшая возле оркестровой беседки на одном из стульев, выставленных рядами в ожидании прочих курортников, которые, превратившись из актеров в критиков, станут в свой черед оценивать тех, кто проходит мимо. Все эти люди гуляли вдоль мола враскачку, словно по корабельной палубе (потому что не умели поднять ногу, если заодно не взмахнуть рукой, не оглянуться по сторонам, не расправить плечи, не уравновесить каждое движение другим, противоположным, и не побагроветь); они не желали показать, что им есть дело до других, и притворялись, что не видят тех, кто идет по тому же молу рядом с ними или навстречу, но украдкой на них поглядывали, чтобы не толкнуть или не задеть, а сами, как назло, на них натыкались, цеплялись за них, потому что и те и другие, демонстрируя взаимное презрение, втайне следили друг за другом; ведь любовь к толпе и, соответственно, страх перед толпой — мощнейшие силы, движущие людьми, хотят ли они понравиться окружающим, удивить их или показать им свое пренебрежение. Даже когда вполне одинокий человек добровольно обрекает себя на строгое заточение до конца дней своих, его подчас толкает на это необузданная любовь к толпе, настолько преобладающая над прочими чувствами, что если, выйдя на улицу, он не в силах завоевать восхищение консьержки, прохожих, кучера на стоянке, то предпочитает вообще никогда не показываться им на глаза и отказаться от любых дел, которые заставили бы его выйти из дому.

Иные гуляющие на ходу развивали какую-нибудь мысль, изменчивую и непостоянную, что было заметно по их порывистым жестам и блуждающим взглядам, иные двигались не менее хаотично, осторожно ковыляя вперед; замеченные мною девочки выделялись среди всех уверенностью движений, которая дается только тому, кто, упражняя свое тело, идеально им владеет и от души презирает всё остальное человечество; они шли вперед, без колебаний, без скованности, двигаясь именно так, как хотели, движения их рук и ног не зависели от остального тела, а корпус сохранял великолепную неподвижность, свойственную тем, кто хорошо вальсирует. Они уже почти поравнялись со мной. Все они были красивы, хотя и по-разному, но, правду сказать, я видел их так недолго, причем не смея разглядывать в упор, что еще совсем не замечал между ними разницы. Только одна из них отличалась от подруг прямым носом, смуглой кожей и напоминала царя-волхва на картине эпохи Возрождения, того, что похож на араба, а у другой я приметил только твердый, упорный, смеющийся взгляд, а у третьей щеки, розовые с медно-красным отливом, цвета герани; и даже эти черты я не мог накрепко связать с какой-нибудь одной из этих девушек; в этом волшебном шествии соседствовали самые разнородные элементы, гаммы всех цветов перетекали одна в другую, но порядок шествия был сбивчив, как музыка, в которой я не мог вычленить и разобрать ни одной музыкальной фразы, выхватывая ее из общего строя и тут же забывая, пока они шли мимо меня; внезапно я замечал белый овал лица, черные глаза, зеленые глаза, но не знал, те ли это, что уже заворожили меня минуту назад, не мог соотнести их с той или этой девушкой, отличить ее от остальных и узнать. И то, что мое зрение еще неспособно было установить различия между ними, которые я вскоре научусь улавливать, сообщало всей их стайке гармоничную плавность, долгое волнообразное движение текучей, собирательной, подвижной красоты.