Под псевдонимом Серж

Но страна выстояла. Сейчас, к середине 1944 года, положение на фронтах кардинально изменилось – советские войска наступали. Настроение Фёдора Ершова значительно улучшилось. Рана 1941 гола понемногу заживала, но рубец оставался, болел, потому что Ершов понимал: причиной побед на фронтах является не коммунистическая идеология, не классовый подход, не виток мировой революции, а то, что русский солдат грудью встал за свою землю, за родных и близких.

А пролетарии? Почему немецкие рабочие стреляют в русских рабочих, вместо того, чтобы поднять восстание против Гитлера? Где классовая солидарность? Ещё в 1920-м, когда Красная армия потерпела поражение под Варшавой, Фёдор Ершов недоумевал: как так, в одном строю у поляков оказались и вельможный пан, и его холоп? Получалось, национальное сильнее классового? 41-й год это подтвердил. А в 43-м был распущен Коминтерн. Большевизм закончился, и идейный большевик Фёдор Ершов оказался в роли золотоискателя, который несколько лет копал в поисках золотой жилы, а наткнулся на обычный песок. Ершов стал прикладываться к бутылке. Нет, до запоев он никогда бы не дошёл – дела не позволяли, да и сила воли у него была. Но, оставшись один, частенько наливал себе и долго сидел в одиночестве, размышляя о своём. Ещё и отсутствие вестей о единственной дочери давало себя знать, он почти не сомневался, что она погибла. Вот и сейчас, ему хватило трёх рюмок, чтобы опьянеть, хотя сидящий напротив Балезин выглядел почти трезвым.

– Что замолчал? – Алексей прервал раздумья Фёдора и снова задал тот же вопрос. – Сам-то ты как?

Тот наконец ответил:

– Сам? Ловлю диверсантов, дезертиров, раскрываем гитлеровскую агентуру. Сейчас это ещё ладно. А знал бы ты, что в 41-м творилось…

– Да знаю я…

– Что ты знаешь? Ты за кордоном был.

– А у меня такая же профессия, как у тебя, – всё знать, это, во-первых. А во-вторых, я там не на экскурсии был. До сегодняшней встречи с тобой почти полгода в госпиталях провалялся. А задержись я в одном месте на две-три секунды дольше, меня бы и по частям не собрали. Случай! А он, Фёдор, меня хранит всю жизнь.

– У тебя там был явный враг. А каково мне? В середине октября 41-го Москва была неуправляема: паника, погромы, уголовщина распоясалась. Я был начальником патруля, со мной было четверо бойцов. Знаешь, сколько мы расстреляли за две недели?

– Догадываюсь.

– Или дезертиры… Что смотришь на меня? – Ершов налил себе ещё и выпил. – Вспомнил Австро-германскую и прапорщика Ершова, который после ранения не вернулся в полк?

– Такое трудно забыть.

– Молодец, хорошая память. Только там было совсем другое. Я работал в армии по заданию моей партии – партии большевиков. Тебе, беспартийному, это не понять.

– Да где уж мне…

– Не язви, за спины солдат я не прятался, вшей вместе кормили.

Балезин тронул друга за плечо:

– Фёдор, ты что-то завёлся… Давай лучше вспомним, как мы ходили на футбол. Помнишь, как мой «Спартак»…

Но Ершов будто бы и не слышал призывы к миру.

– Тебе, Лёха, ой как просто. Для тебя что царская Россия, что Советская – разницы нет. Так ведь? Я тебя знаю…

– Так. И что в этом плохого?

– А вот для меня есть. Для меня это совсем разные вещи.

Алексей смотрел на Фёдора: весь седой; чёрной, как воронье крыло шевелюры давно нет. А вот глаза те же, цыганские. Но в них весёлый блеск сменился злобой. Вот только на кого?

– Но есть же ещё присяга, – негромко, но твёрдым голосом произнёс Балезин.

– Да пошёл ты!.. – вспылил Ершов и, выругавшись, резко поднялся. – Пора мне, машина ждёт.

Алексей, как мог, попытался его остановить, но не получилось. Когда Фёдор, хлопнув дверью, ушёл, Балезин подошёл к столу, налил водки, выпил, закусив остывшей картошкой и куском курицы. Называется, отметили погоны полковника и орден…

И всё же настроение поднялось. Порой тяжёлое известие, особенно когда оно касается родных и близких, лучше неизвестности. А тут ещё на следующий день пришло письмо от Сергея, и на сердце стало спокойней. Сын писал, что у него всё нормально: воюет, командует артиллерийским дивизионом. Был ранен, лежал в госпитале, но вернулся в строй. Очень скучает по всем.

Алексей тут же написал ответ. О матери, сестре сообщил, что они вот-вот вернутся домой в Москву. О себе и своих делах, естественно, умолчал. Вчетверо сложил исписанный листок, задумался: сын воюет, а он спокойно сидит в тылу… Нет, срочно на фронт!

Конец третьей части

Часть четвертая. Война после войны