Под опасным солнцем

Эта книга говорила о том же, о чем говорят все книги, о несбывшихся мечтах, о жизни, не удавшейся из-за слабой воли, о времени, потерянном из-за недостатка смелости, о смирении перед судьбой, о подавленных желаниях, о даре, который надо развивать, о покорных женах следующих своему призванию мужей, о загубленной жизни, о детях, которые связывают по рукам и ногам, об искусстве, о живописи, о литературе как о беспредельной легкости. И я как дурочка в это поверила.

Я вспомнила себя малышкой, рисующей солнышки и бабочек, вспомнила девочкой, сплетающей строчки своих стихов, и потом увидела себя взрослой женщиной, стирающей ваши трусики. Я поверила в другую жизнь.

Я ушла. Ради книги. Да, ради книги можно бросить все.

Это было полгода назад. Я готовилась вытерпеть чудовищные страдания, но мне надо было излить эту боль на бумагу, разродиться этой печалью, прооперировать себя на открытом сердце и рассказать все. Потом я вернулась бы.

Я писала день и ночь, исписывала страницу за страницей. В эти минуты я была счастлива как никогда и несчастна как никогда, боль утоляла боль, она представлялась мне творческой, романтичной, трагической… Дни шли, чернила высыхали, меня настигло одиночество, испугала свобода; однажды утром, перечитав все, что написала, я поняла.

Иллюзия. Кому, кроме меня, могло захотеться читать настолько заурядную прозу? Еще более убогую, чем заурядная реальность, от которой я бежала. Внезапно слова показались мне насекомыми, поедающими остаток моей жизни. Вы были где-то там, смеялись, играли, смотрели какую-то чушь по телевизору, глупее не придумаешь, и я знала, что это и есть жизнь.

Я готова была вернуться, но ваш папа не захотел, и он был прав, я причинила вам слишком много страданий.

И тогда я отправилась еще дальше, на Маркизские острова.

Сможете ли вы когда-нибудь меня простить, любимые мои?

Прощают того, кто становится гением, дети Гогена и Бреля их простили, отцов, бросивших все, иногда прощают. Матерей — никогда.

Теперь я потеряла все. Узница своих химер, вдали от покоренных городов я снова и снова перечитываю эту книгу, до помешательства. Книги опаснее огнестрельного оружия, с ними надо обращаться осторожнее, чем с ядом, писатели — страшные серийные убийцы.

А я — нет. Ваша мама никогда никого не убивала, недостаточно талантлива для этого… Я никого не убивала, и даже вы из-за меня от горя не умирали. Завтра вы меня позабудете.