Под местным наркозом

В почти пустой квартире старого дома в Шёнеберге теснилось человек шестьдесят за вычетом тех семи, которые как раз уходили, и плюс те одиннадцать, которые как раз входили или пытались войти. Без Веро нам бы это вообще не удалось. Мы так и не разделись, ибо вешалка, где складывали пальто, по-видимому, находилась в глубине квартиры, но туда нельзя было пробраться. Можно было только предположить, что там в глубине что-то происходит, что-то более значительное. Что именно? Очевидно, то самое, да, то самое! Между стоящими, сидящими на корточках и проталкивающимися людьми с ищущим взглядом стояло, сидело и проталкивалось с ищущим взглядом — ожидание. (Ожидание чего? Ну да, того самого.) Не только я, но и Шербаум чувствовал себя здесь не в своей тарелке. (Что уж тут было говорить о шуме, спертом воздухе, духоте и вони или о внешности присутствующих, например об экстравагантном единообразии их одежды, о прическах, об их явном желании перещеголять друг друга пестротой и необычностью нарядов, отчего наряды выглядели однообразно. Бросались в глаза судорожное веселье, размашистые жесты, словно бы люди позировали перед скрытой камерой; вообще, эта вечеринка была мне вроде бы знакома, казалось, я видел сцену из старого фильма для ночного показа или даже из многих родственных фильмов.)

«Как же называется этот фильм?»

Отнюдь не Филипп, а Веро Леванд знала режиссера, оператора, исполнителей.

— Политически они все крайне левые. Наши люди. Вот этот в фуражке, как у Кастро, самый левый из всех издателей литературы underground[72]. А вот этот только что приехал из Милана, где он встречался с парнями, которые прибыли прямо из Боливии, там они говорили с Че.

Итак, отправные точки. (Ежеминутно я встречался взглядом с каким-нибудь Христом, каждый раз с другим.)

— О чем они, собственно, говорят?

— Ну, о себе.

— Но что они, собственно, хотят?

— Ну, изменить, изменить мир.

Мне представили типа, работавшего на радио. («Ведет религиозные передачи, но крайне левый!») Он дал понять, что очень спешит. Ему до зарезу нужен Олаф, тот самый, кто привез информацию из Стокгольма. («Наше досье об Анголе, понимаете…») Веро знала, в каком именно углу среди шестидесяти стоящих, сидящих, толкающихся людей находится нужный человек с Севера.

— Он там сзади, еще дальше, за вешалкой, где складывают пальто.

(Узнав это, человек с радио уплыл от нас, словно судно, разрезающее килем воду.)

— Веро, объясните, пожалуйста, кому принадлежит эта квартира? Я хочу сказать, кто разрешил снимать здесь сцену, которая уже не раз появлялась на экранах?

Веро показала на человека, который смеялся эдаким заокеанским смехом и излучал во все стороны флюиды счастья, хотя его оттопыренные уши — в давке их прижимали к черепу — все время громко взывали, прося освободить, наконец, квартиру.

— Он здесь живет. Но, собственно говоря, квартира общая.

(Напрягая память, я вспоминал соответствующие места у Достоевского, но здесь было на порядок ниже; «Пенни Лейн», густо перемешанная с «All you need is love…», да, девятнадцатый век никак не желал отступать: «Yesterday, yesterday…»[73].)

Шербаум притих настолько, что я стал бояться, как бы это не бросилось в глаза всем. (Надеюсь, его не стошнит опять.) Видимо, гости решили окончательно доказать мне, что я и впрямь нахожусь среди крайне левых интеллектуалов: в центре комнаты какая-то группка стала выкрикивать: «Хо Ши Мин», а после того затихла и вдруг запела «Интернационал». (Вернее, строки из первой строфы, повторяя эти строки без конца, как будто пластинку заело. А я в это время — дело, конечно, заключалось во мне — почему-то слышал все громче, отчетливей и яснее популярную песню «О ты, дивный Вестервальд…»[74], да и здешние девицы мне совсем не нравились.) Слишком стар. Ты слишком стар. Только не быть несправедливым. Ты просто завидуешь им — они такие левые и так умеют веселиться. Присоединяйся к ним. Погляди-ка на этого церковного радиодеятеля, на левого издателя и еще на нескольких слегка пожухлых мужчин лет под сорок. Они включились, подхватили девушек под руки; раскачиваясь в такт, подвыпившие рейнландцы плещутся в источнике вечной молодости. «Вставай, проклятьем заклейменный…» («… Ветер северный гуляет над твоей дорогой…») Старый критикан. Новоявленный реформист. Типичный учителишка. (Ну-ка давай, пробуй. Хо-хо-хо!)

Мне почудилось, будто Филипп рядом со мной с каждой минутой становится все старше и старше, и все это не говоря ни слова. Нам пора уходить. Но тут его закадрили две девицы.

— Это он, Веро? Ты и есть тот Шербаум, о котором все говорят? Ну силен! И прямо перед кафе Кемпинского? Обольешь бензином? Чирк! И наших нет. Но ты, Веро, обязана нас оповестить, когда это состоится. Фантастика, силен парень! Просто фантастика!

Из шестидесяти человек осталось всего пятьдесят семь — Шербаум потянул за собой Веро, я поплелся за ними. Но навстречу нам по лестнице уже поднималось человек шесть-семь.