Под местным наркозом

А вдруг он и впрямь скажет: действуйте? Вдруг это ляжет на мои плечи. Вдруг он очень даже просто скажет «да», придя и сразу уйдя. Путей для отступления уже не будет (даже в частном порядке). Назвался груздем — полезай в кузов. Западноберлинский штудиенрат, 40 лет, протестует против войны во Вьетнаме и в знак протеста публично сжигает свою собаку, шпица… Но не на Курфюрстендамме. Лучше уж сделаю это у бундестага. Протест прозвучит весомей, серьезней. Все следует запланировать заранее. Сообщения для прессы через агентства. Предварительно официальный запрос в парламент. И еще, наверно, следовало бы написать моей бывшей невесте: «Милая Линда, приезжай, пожалуйста, в Бонн, и подойди к главному входу бундестага. И возьми с собой, пожалуйста, детей. И своего мужа, если это необходимо. Я хочу тебе кое-что показать, нет, нет, доказать: пойми наконец, что я не тот хоть и приятный, но возбуждающий жалость underdog[57], из которого ты во что бы то ни стало решила сделать учителя: в действительности, я настоящий мужчина, человек дела. Приезжай, Линда, приезжай! Я подам миру знак…»

Мой класс — вот кто выиграл от сложных отношений между учителем и учеником. Опираясь на факты, я пытался познакомить Шербаума с хаосом, царившим в истории. (Кроме него и Веро Леванд, класс был довольно средний; ученики медленно продвигались вперед или, скорее, тянулись кверху и не имели особых запросов.) Я старался показать абсурдность некоторых, казалось бы, вполне разумных действий. Сверх программы мы занимались Французской революцией и ее последствиями. Я начал с выявления причин. (Идеи просветителей: Монтескье, Руссо. Физиократы, которые критиковали меркантилизм в экономике и раз навсегда установленное сословное строение общества.) Без устали я обращал внимание Шербаума на столкновения между представителями либеральной и «тотальной» демократии. (Позднейший вариант — противоречия между парламентской — формальной — демократией и властью Советов.) Мы говорили и о моральном оправдании террора. Целый урок я посвятил звучащему во все времена лозунгу: «Мир хижинам, война дворцам!» Наконец, обратившись к документам, я разъяснил, как — и с какой жадностью — революция пожирает своих детей. (Тема бюхнеровского «Дантона» как доказательство абсурдности!) Да, все кончалось реформизмом. Проявив терпение, можно было бы достичь того же меньшей ценой. Именно так появился Наполеон. Революция и ее наследники. Небольшой экскурс — Кромвель. Абсурдная закономерность: революция сделала возможной реставрацию, которую должна уничтожить опять же революция. Аналогичные явления не во Франции: Форстер[58] в Майнце. (Как он там задыхается, как подыхает, как Париж его принимает, а потом выплевывает.) И еще я привел в пример Швейцарию — Песталоцци[59] отвернулся от революции из-за того, что она застряла в реформах и реформочках, а он стремился к великим преобразованиям, к созданию нового человека. (Сравни с Маркузе. Бегство в философию исцеления, удовлетворенность собственным существованием.) Осторожно я процитировал Сенеку, прежде чем цитировать павшего духом Песталоцци. «Когда люди станут лучше, они поставят во главе лучших людей…»

Еще до этого я записал свои опасения: «Не исключено, что Шербаум посмеется над тем, что я осторожно преподношу Сенеку. И подробно рассказываю о Песталоцци. Пусть смеется, смех тоже мешает действовать».

Но он слушал внимательно и, как всегда, чуть скептически. Однако ямочки на его щеках так и не появились.

По бокам от въезда в питомник Ланквица находилось собачье кладбище. Надгробия (величиной с детские могилы) рассказывали о Путци, Ральфе, Харрасе, Бианке. Туда ходят старушки и шебуршатся в плюще. Иногда в мрамор вставлены фотографии. И надписи говорят о верности, о незабвенной верности.

Перед началом занятий Шербаум поджидал меня на автобусной остановке.

— Мы все обдумали. Не выгорит.

— Тогда объясните причину. Причины.

— Ваше предложение и так ослабило нас.

— Простительная слабость…

— Согласен: конечно, нам страшно…

— Поручите это мне, Шербаум. Пусть это и звучит чересчур самонадеянно, но мне не страшно.

— Точно. И именно потому дело не выгорит.

— Казуистика…

— Такие вещи должен делать только тот, кому страшно.

— Раньше мне тоже было страшно…

— Мне теперь яснее ясного: то, что совершается без страха, не в счет. Вы хотите это сделать, только чтобы этого не сделал я. Вы в это не верите. Вы взрослый, и у вас одна задача — предотвратить худшее.

(И вот я стоял перед ним, штудиенрат Эберхард Штаруш, лишенный страха, желавший предотвратить худшее, стоял со всеми моими болячками, заглушенными арантилом. Мне следовало признать все же, что я боюсь зубной боли… И местного наркоза тоже, боюсь маленького неприятного укольчика…)

— Вы считаете, значит, что, будучи взрослым, я потерял свою чистоту. Посему я — нечистый и не имею права приносить жертвы.

Шербаум искал точку опоры в воздухе и, между прочим, нашел.