Под местным наркозом

«Речь шла об отводе 9-й армии и половины 4-й армии на выдвинутый вперед наступательный плацдарм под Ржевом».

Дополнительный вопрос Линды показал, что она сомневается в правильности ответа:

«Генерал-фельдмаршал упомянул об операции «Буйвол», на которую пошли для того, чтобы создать плацдарм для наступления. Как вы, Филипп, расцениваете ржевскую операцию?»

«Сама формулировка: Ржев — фланговая опора Восточного фронта — кажется мне неправильной. Ржев точно так же, как и Демянск, всегда находился под угрозой окружения и, когда Цейтцлер, тогдашний начальник генерального штаба…»

Крингс нарушил правила игры, вскочил и частично вылез из плоскости экрана:

«Трус проклятый, тыловая крыса! Цейтцлер, Модель — все они предатели! Разжаловать и послать на передовую! Нам не пришлось бы оставить предмостное укрепление на Волге, если бы не они, ни в коем случае. Мобилизовав все имеющиеся резервы, я бы…»

Я восхитился элегантностью, с какой моя невеста остановила разбушевавшегося генерала и утихомирила молодежь, которая дружно зашикала. В следующем раунде Веро Леванд доказала, что Крингс намеревался бросить в бой дивизии, которые либо растаяли, фактически сравнявшись с батальонами, либо вообще были в то время вне пределов досягаемости.

«По-моему, вы черпаете свои сведения из рапортов о потерях».

А Шербаум сказал: «Вы не учли, что еще в середине февраля наступила оттепель и, кроме того, бросили на фронт авиадивизию, предназначенную для борьбы с партизанами в лесистых местах западнее Сычевки».

Наконец, когда Веро Леванд объяснила, что движение по шоссе Вязьма — Ржев было прервано уже со второго марта, Линда — ведущая викторины — стукнула молотком по столу, как это делают на аукционах перед объявлением о том, что вещь продана, и дала понять, что атаки Крингса захлебнулись, несмотря на огромные потери, которые он нес. «Мы уже получили конечный результат, вот он перед нами. Гимназисты победили с убедительным счетом. Позвольте вас поздравить».

Конечно, я радовался успеху Шербаума в этой передаче. Ему и его приятельнице присудили премию — экскурсию по Рейну с заездом в Кобленц, чтобы посетить военный архив.

Линда изобразила полуулыбку: «Не будем, однако, забывать и второго участника. — И ободряюще продолжала: — Все это случилось в далеком прошлом, господин генерал-фельдмаршал». С этими словами она вручила Крингсу в качестве утешения карманное издание «Писем к Луцилию» на рисовой бумаге. Не раскрывая книги, он сразу стал цитировать, и у телеоператоров хватило вежливости не прерывать передачу до тех пор, пока генерал не закончил: «Не надеясь на пощаду, мы вступаем в жизнь».

Мое разочарование было велико, когда я увидел, что остался на телеэкране один-одинешенек и сижу в зубоврачебном кресле фирмы «Риттер». Даже мои гримасы, неконтролируемые из-за обезболивания, мне не понравились. Перерыв между передачами. А на улице даже снег не шел. Я слышал, как за моей спиной водит пером по бумаге дантист, он торопливо заполнял карточки — истории болезни. Его помощница диктовала вполголоса цифры, данные анализов, зубоврачебные термины. Собственное изображение порядком мне надоело. («Доктор, милый доктор, разве капиталистическая экономика неизбежно не…») Но как в зубоврачебном кабинете — семь метров на пять при трех метрах тридцати высоты, так и на телеэкране мои слова пропадали втуне (надо бы набраться смелости и сказать «бульдозер»). Вместо этого я прислушивался к бормотанию дантиста где-то у меня в тылу:

— …типичный глубокий прикус в мезиальном положении… Активизация косой плоскости благодаря стираемости окклюзионных поверхностей… экстракция четырех верхних… открытый прикус спереди… перекрестный прикус с боков… палатинальная окклюзия… типичная прогения.

А ведь уже настало время для Песочного человечка. От жалости к себе нервы натянулись как струны (одинокий пациент попытался выдавить из себя две слезы в знак протеста против навязанного безмолвия). Я мог только подмигивать телеэкрану. Тогда я еще раз попробовал проделать эксперимент с языком: показал свой анестезированный обрубок самому себе и всем сонным в тот час ребятишкам; мой язык, отражаясь на молочной, как бы затянутой тучами выпуклости экрана, ловко выполнял упражнения, продолжая играть роль своего рода манка: «Иди сюда, Линда, иди…»

И она явилась мне из телевизионной трубки в скромной кофточке в образе сказочницы. И материализовавшись в телевизионной трубке, заговорила своим таким домашним голосом, что все стало оттаивать, все, хранившееся в морозилке; она заменила мне Песочного человечка.