Под местным наркозом

Мой правый глаз присматривался к тому, как пульсирующая струйка воды орошала нёбные ткани, а в то же время (Это вы, доктор, рекламировали на телеэкране: «Ирригатор «Аква» очищает и освежает»), а в то же время левым глазом я следил за электромонтером Шлоттау, который держал свои клещи над пламенем бунзеновской горелки. Неужели он и впрямь?..

«Шлоттау, что это еще за чепуха?»

Сухие пальцы вжали меня еще глубже в риттеровское кресло. Теперь я почувствовал, основательно почувствовал (ведь ничего другого я не чувствовал), как ее острый локоть впился в мои ребра. И тут Шлоттау пустил в ход раскаленные докрасна щипцы.

(На экране возникли вы в роли диктора, читавшего рекламу, вы и возвестили: «Ирригатор «Аква» снабжен электронасосом». Но в эту же секунду запахло жареным.)

«Здесь что-то горит, Шлоттау. — (Только мои губы, челюсти и язык потеряли чувствительность, обоняние я не потерял.) — Пахнет горелым. Неужели раскаленные щипцы да в мою губу…»

Нет, боли я не ощущал, только ярость. Он это делал нарочно. Решил выжечь на мне свое клеймо. По ее желанию. (В ярости я не находил подходящих слов.) На смену ирригатору «Аква», а вместе с ним и моему дантисту, пришел «Ржаной хлеб без примесей», но в комнате по-прежнему пахло… яростью. Теперь рекламировали большую посудомоечную машину, показывали смеющуюся домохозяйку, которой посудомойка сэкономила массу времени, но ярость моя все возрастала, хотела обрушиться на встроенную мебель, разбить ее в щепки. Ярость прокалывала автопокрышки «Данлоп», сбивала лампочки «ОСРАМ». Из собравшихся гармошкой носков, по штанинам ярость поднималась кверху. Еще не выплеснувшаяся ярость, накатывающая ярость, заглушает ярость отбушевавшую. Ярость, доводящая до судорог. Ярость, которая, хоть и молча, вопиет к небесам. (Никогда мой 12 «А» не вызывал у меня такой ярости, несмотря на все провокации Веро Леванд.) Ярость эта была сорокалетней давности, хорошо выдержанная, постепенно накапливающаяся, выбивавшая пробку из бутылки. Ведь ей надо было выйти наружу, эссенция ярости. Черно-белая ярость, без полутонов, пласт за пластом. Ярость-против-всех-на-свете. Мазок ярости. Эскиз ярости — бульдозеры! Я рисовал, воссоздавал в уме десять тысяч яростных бульдозеров, которые очищали телеэкран, вообще все вокруг; они крушили, мяли, громоздили друг на друга весь этот утиль, изобилие и комфорт, этот застой, а потом, перевернув вверх дном, толкали с заднего плана через средний к выпуклости телеэкрана. И дальше опрокидывали — куда дальше? — опрокидывали в зубоврачебный кабинет, нет, в то же пространство, нет, в пустоту…

Мне это удалось еще раз. Они меня послушали. Несчетное число бульдозерных бригад утюжило торговые центры, складские помещения для новых товаров и для запчастей, здания холодильников, где потели горы масла, заводские корпуса, где наматывались рулоны, научно-исследовательские институты, где равномерно гудели агрегаты; я сказал — утюжили, да, сравнивали с землей прокатные станы и конвейеры. Универмаги падали на колени и поджигали друг друга. А над всем этим разносились пение «Burn, ware-house, burn»[46] и голос зубного врача, который уверял меня, что, снимая колпачки, он допустил маленькую оплошность — из-за его раскаленного пинцета я получил ожог.

— Да, мне очень жаль. Смею заверить, со мной этого никогда не случалось. Но нам поможет специальная мазь от ожогов.

И вовсе ему не было жаль. Человеку, который сразу вспомнил мазь от ожогов и всегда держит ее под рукой, незнакомо чувство жалости, он все делает сознательно; но и я хотел того, что сделали бульдозеры. Мне так основательно удалась радикальная чистка, что даже Линда и Шлоттау исчезли. Признаться, я обрадовался, что не тот, а этот снимал последний колпачок. Я смирился с тем, что помощница — у нее были пальцы как железные зажимы — не давала мне закрыть рот. И поскольку зубной врач извинялся все снова и снова, я смягчился:

— Оплошность может случиться с каждым, доктор…

Я ему простил, но дантисту трудно было примириться с тем, как я очистил телеэкран.

— Вам и на этот раз удалось вызвать из небытия пустую пустоту.

— Что ни говорите, доктор, людей всегда тянет начать с нуля, пускай чисто умозрительно.

— Стало быть, вам нравится эта ваша… пустота?

— Прежде всего, я освободил площадку.

— Путем насилия, мой милый. Путем насилия!

— …А теперь уже можно кое-что построить, нечто кардинально новое…

— Что именно, разрешите спросить?

— По-настоящему бесклассовое общество, а в качестве надстройки — всеобъемлющую педагогическую систему. Она явно напоминает вашу профилактику на базе социального обеспечения…

— Ошибаетесь. Глобальная профилактика и терапия — результат медленных, часто запоздалых реформ, а не результат слепых сил, которые могут создать лишь пустоту. Мы позволили себе зафиксировать ваш процесс уборки бульдозерами. Пока моя помощница и я будем готовиться к установке двух ваших нижних мостовидных протезов — взгляните, отличная работа! — вы увидите, как после пустоты — и из пустоты! — появится то самое, что было раньше, до пустоты.