Под местным наркозом

(Он оскалил зубы; мой Шербаумчик, который обычно весело ухмыляется, двусмысленно скалил зубы.) Я скрыл свои чувства за маской шутливого превосходства. Не отвечая на его реплику, может ли меня привлечь Веро Леванд в известных ситуациях, я стал насмешливо жаловаться на опасности, нередко подстерегающие учителей:

— Не всегда легко, Филипп, быть у всех на виду, и притом всегда на высоте. — А позже спросил Шербаума прямо, перейдя, как и подобало педагогу, на свой обычный серьезный тон: — Но коли у нас пошел такой откровенный мужской разговор, скажите: вы находитесь с вашей подружкой в интимных отношениях?

Шербаум сказал:

— Сейчас нам не до того. История с Максом отвлекает нас. И потом, для нас это никогда не было главным. — Вдруг он остановился и стал разглядывать голые каштаны, которыми был обсажен школьный двор. — Тут я, наверно, чего-то недопонимаю. Вероятно, женщинам это необходимо регулярно, иначе у них заходят шарики за ролики.

— Одним словом, Филипп, не беспокойтесь о вашей подружке. Даже если она опять захочет «обязательно» поговорить со мной, я буду твердокаменным.

Но Шербаума волновало совсем другое.

— Не в том дело. Если вам обязательно хочется с ней — пожалуйста. Меня это не волнует. Но только я не хочу, чтобы эта дурь, эта чепуха была как-нибудь связана с Максом. Это совершенно разные вещи. И смешивать их нельзя.

С преувеличенным прилежанием я склонился над своей рукописью, чтобы замаскировать ожидание. (Похоже на то, как монтер Шлоттау копался в своих электромеханических схемах, дабы отвести войска с фланга во Ржеве, в общем, топтание на месте.) А в промежутках я придумывал короткие предложения. Не хотите ли снять пальто, Веро?.. Как мило, что вы пришли и нарушили мое одиночество… Должен признаться, что я — каким бы сильным ни было мое влечение — намереваюсь в дальнейшем противостоять вашей приводящей в оторопь непосредственности… Правда, я не прочь, но это невозможно — не должно — не нужно делать. Нам необходимо вместе научиться воздержанию… Хотите, я вам кое-что прочту?.. Вот несколько писем к жене Георга Форстера, выдающегося человека, хотя он потерпел трагическое фиаско, и жена к тому времени — он лежал больной в Париже — уже списала его со счетов; она в ту пору жила с другим… Не хотите, чтобы я прочел? Лучше, чтобы я рассказывал? Потому что мой голос хорошо звучит? О войне? О том, как я совершенно один, отрезанный от всех, очутился в рощице позади русской линии фронта? Не хотите о войне? Хотите услышать о моем жениховстве?.. Кстати, вы все больше напоминаете мне мою тогдашнюю. Правда, она не дышала ртом, но вполне могла бы. Такая целеустремленно-прямолинейно-несгибаемая. Например, она спуталась с заводским электромонтером для того, чтобы узнавать у него — пока он развлекался с ней, стоя между строительными плитами, — узнавать у него, что задумал ее отец, который во время войны был сначала под Мурманском, потом в Курляндии, а потом на юге Украины… Ах да, мы решили не говорить о войне… Может быть, угостить вас сигаретой? Так вот, этот заводской электромонтер сконструировал электромеханическую систему переключения для огромного ящика с песком. Не надо садиться на ковер. Он линяет, Веро… И притом весьма хитроумную систему. Вы что-нибудь смыслите в переключениях, в рычагах и стрелках, в аппарате сигнализации? Но пусть это останется между нами. Веро… Слышишь? И мне правда не надо остерегаться?

Под вечер пришла Ирмгард Зайферт. И она хотела поговорить со мной «обязательно». И она не желала снимать пальто. Стоя в пальто, она сказала:

— Одна ученица — думаю, имя называть излишне, — намеками дала мне понять, хотя я запретила ей об этом говорить, но все же я хотела попросить вас, Эберхард, объясните мне, каким образом вы позволили себе попасть в такое двусмысленное…

Почему я был так спокоен?

— Милая Ирмгард. Полагаю, что болтливая ученица, намекавшая бог знает на что, это фройляйн Леванд. На что же она намекала? И почему вы не садитесь?

Ирмгард Зайферт внимательно разглядывала мой берберский ковер.

— Эта дуреха поймала меня сразу после конца уроков. И как обычно гнусавя — сами знаете, — спросила: «А вам нравится ковер, который лежит перед письменным столом господина Штаруша?» Когда я сказала, что это ковер берберский и, стало быть, отличного качества, то услышала в ответ: «Но он лезет…» И чтобы я могла убедиться в том, сняла со своего пальто несколько ворсинок, которые могли быть от вашего ковра. Что вы на это скажете?

(Она положила тебя на обе лопатки. Сперва распалила, как старого павиана… а потом продала. Чмок-чмок! Чао-чао!)

Я рассмеялся. Мне правда было смешно, когда я вспоминал, как снимал очки — дышал на стекла — протирал стекла.