Под местным наркозом

Зубной врач назвал мое желание уйти в отставку «изворотливостью софиста». Когда я сказал, что ему, мол, хорошо — его приемная ломится от народа, он сослался на обращение Сенеки к быстротекущему времени. Большое число пациентов доказывает, по мнению зубного врача, что его деятельность полезна. А мою меланхолию он назвал старомодной чепухой. (Она и впрямь была какая-то странная: словно бы ее вызвал непреднамеренный коитус.)

(«Пора вам возобновить прогулки вокруг Грюневальдского озера или по крайней мере начать играть в настольный теннис…») В лекции по телефону он сказал еще:

— Вы, конечно, знаете, что учение стоиков рассматривает мир как самое большое государство. Уход с государственной службы всегда значил освободиться для служения миру, обязательства по отношению к которому являются наиважнейшими.

Я упрямо продолжал брюзжать:

— Но ведь все это гроша ломаного не стоит. Что мы делаем? Меняем расписание.

На это он возразил сентенцией из семьдесят первого письма:

— «Будем усердны и упорны».

Я напомнил ему о том, что и Шёрнер «ни-шагу-назад» угощал под Мурманском своих полуобледеневших солдат изречениями наподобие сенековских: «Арктика нам нипочем!»

Пациентам пришлось еще подождать.

— Ни один философ не огражден от ложной хвалы. Мудрецу это безразлично. В день своего провала на выборах в преторы Катон играл в мяч на Марсовом поле. И Сенека говорит…

— Нет. Хватит цитат! Ваш Сенека чуть ли не всю жизнь вел правительственные дела кровавой собаки Нерона и писал ему цветистые речи. Только на старости лет, когда в нем угасли страсти, он стал мудрым. С тощим пенисом легко выбрать добровольную смерть. И дать разжиженным добродетелям вытечь из бренного тела. Предаваться безделью и не моргнув глазом взирать на мирские горести. Увольте, доктор! Я не отдам на растерзание своего ученика. Пусть катится к чертям все их стоическое спокойствие.

В трубке раздался смех зубного врача:

— Таким вы мне больше нравитесь. Кстати, мальчик был у меня совсем недавно, всего два часа назад. Об инъекциях для собаки и не заикался. По моему совету, он решил ознакомиться с «Письмами к Луцилию». Как вы думаете, что этот парнишка там вычитал? Ну? Как вы думаете? Ваш ученик нашел, что Сенека так же оценивал римское общество времен упадка, как Маркузе — капиталистическое общество потребления. Вы припоминаете, в сорок пятом письме говорится: «Может, они и нашли бы необходимое, если бы не искали лишнего…» Я посоветовал мальчику и впредь, читая Маркузе, обращаться к писаниям старика стоика.

Положив трубку, я остался один на один с животрепещущим вопросом: неужели раздумал? Слегка раздосадованный, прикинул: неужели то был всего-навсего холодный бенгальский огонь! И из-за этого ты волнуешься, говоришь горькие слова, выходишь из себя. Разочарован ли я? Если он и впрямь — во что я не могу поверить — изменит своим убеждениям, если он — а это как раз вполне возможно, хотя маловероятно, — уступит или пойдет на попятную — надеюсь, этого не случится, впрочем, это я могу понять, — я постараюсь не показать своего разочарования: «Вы достойны восхищения, Филипп. Из разумных соображений отказаться от смелого поступка — значит проявить еще большую смелость, принести еще большую жертву».

Шербаум остановил меня после уроков:

— Веро была у вас. Я вас предостерегал.

— Неважно, Филипп. Она обязательно хотела поговорить со мной, это ее формулировка.

— Вы и так теряете столько времени со мной, ведь я все еще не могу решиться.

— Мы бьемся, стараясь найти правильное решение. Поэтому и вашей подружке следовало предоставить шанс выслушать мой совет.

— Ну и что? Она отколола свой любимый номер?

— Вела себя довольно развязно, но я к этому привык.

Шербаум шел рядом со мной, делая то большие, то маленькие шаги. А я, переходя от дерева к дереву, мучительно размышлял: не проболталась ли она?.. Прикинулась эдакой сироткой и нажаловалась… Он лез ко мне… Хотел обязательно показать, каков он… Сделал ерш, намешал водку с кока-колой… Потом колготки… Я уже рисовал себе, чем это пахнет для меня в школе: принуждение к сожительству несовершеннолетней, да еще использование служебного положения… И придумывал броские заголовки для «Бильд-цайтунг»: «Школьный урок на берберском ковре…», «Штудиенрат любит ядовито-зеленые колготки…», «Каждый раз, когда она говорит в нос…» И уже сочинял в уме хоть какое-то объяснение для смущенного школьного директора, но тут Шербаум остановился. (Вид у него был измученный. И движения беспокойные. Никогда он не мерз, но на этот раз его познабливало. И он слегка шепелявил, что уже отметил мой зубной врач.)

— Веро хочет вас доконать. Переспит с вами, чтобы вы перестали меня отговаривать. Ей это нипочем.

(Я, кажется, что-то сказал? Нет, я опять схватился за очки. Дурацкий рефлекс, словно от фразы, сказанной в лоб, могут запотеть стекла.)

— Разумеется, я пытался отговорить ее от этой глупости. Во-первых, Веро наверняка не в вашем вкусе, а во-вторых, вы побоитесь путаться с несовершеннолетней. А может, нет?