Под маской скомороха

Она глядела на него молча, прижав к груди уродливую куклу из мочала. В ее огромных голубых глазах отражалось летнее небо, поэтому они казались бездонными. Может, ее поразила блестящая под солнечными лучами боевая маска-личина, которую Истома никогда не снимал, а возможно, что-то другое, но ему показалось, что на него смотрит ангел, и в его взгляде Истоме привиделся немой укор и еще что-то такое, чему он не мог найти определение.

– Вооружайтесь и уходите в леса! – только и сказал он бедным людям, и отряд умчался прочь.

Гридей, видимо, тронул поступок боярина, потому что на очередном привале Жагра бросил как бы мимоходом:

– Все мы грешны, ибо человецы суть. Может, на том свете нам зачтется это благое дело…

Истома промолчал, сделал вид, что пропустил слова Жагры мимо ушей. А у самого защемило под сердцем, и неожиданная слеза – он уже забыл, когда плакал последний раз, – скатилась по щеке. Хорошо, никто из гридей не видел ее под личиной…

Пушки псковичей никак не могли пробить деревянные стены крепости. Их нельзя было пододвинуть поближе к ее палисаду, потому что в составе засады Вышегорода оказались очень меткие стрелки из самострелов. Их болты долетали даже до походного шатра князя. Видимо, по этой причине псковичи решили попробовать поджечь стены и начали под прикрытием своих стрелков обкладывать палисад «приметом» – сухим хворостом и соломой. Ведь от факелов сырые и толстые древесные стволы, из которых были сооружены стены Вышегорода, поджечь невозможно. Примет уже был достаточно солидный, и оставалось лишь ждать ветра, который понесет огонь в сторону стен. Засада и жители Вышегорода, которые никак не хотели сдаваться на милость псковичей, понимали, что им грозит; они могли сгореть в крепости заживо или задохнулись бы в дыму.

Для того чтобы разметать кучи хвороста и соломы под стенами, нужно было сделать вылазку. Но на это осажденные не решались, так как им пришлось бы сражаться против нескольких тысяч псковичей, тогда как число защитников Вышегорода составляло несколько сотен воинов.

– Глупцы… – небрежно обронил Единец, самый опытный из гридей.

– Это ты о ком? – поинтересовался Жагра; они были очень дружны.

– Защитники крепости – глупцы.

– Пошто так?

– Им нужно самим зажечь примет, пока он мал.

– О как! – удивился Клюка. – Это штоб долго не мучиться?

– К горящему примету не поднесешь новые дрова, даже близко к нему не подойдешь, иначе сам сгоришь от жара, – снисходительно ответил Единец. – А штоб не загорелась стена, нужно поливать ее водой. Примет выгорит, а палисад останется целехоньким. Вот и вся премудрость.

– Ты как в воду глядел, – заметил Аркуда;[124] он был самым сильным в отряде, полностью оправдывая свое прозвище. – Примет уже зажигают сами осажденные…

Истома, нервно морщась, оценивал события у стен крепости. Похоже, ему здесь делать нечего. Осада явно затягивалась, его полномочия пока не подкреплены (иначе у шатра князя вывесили бы на длинном шесте небольшой косой флажок из красной материи) и вряд ли это случится в ближайшем времени, а значит, он с отрядом должен отправиться вместе с новгородским ополчением навстречу князю Холмскому, войска которого находились ближе всех.

– Поворачиваем коней! – сказал он решительно. – Единец и Жагра держат чело, Клюка и Аркуда – тыл… – Подождав, пока гриди выдвинутся вперед, чтобы разведать обстановку, Истома вскричал: – Хей! – и поднял своего аргамака с места в галоп, благо они стояли на невысоком холме, и перед ними расстилалась широкая равнина, местами поросшая низким кустарником…

Присоединение к ополчению, которое вели Дмитрий Борецкий (главная цель Истомы), воевода Василий Казимер, Кузьма Григорьев, Яков Федоров и другие «вятшие» люди, оказалось делом простым и легким. Всех новгородских ратников (многие из них были мобилизованы насильно), – житьих людей, купцов, плотников, гончаров и прочих ремесленников, числом около тридцати тысяч, – не имевших боевого опыта, усадили на крестьянских одров, конфискованных по случаю войны. Верхом на таких клячах можно было добраться до противника, но не участвовать в конном сражении. Видимо, предполагалось, что основная масса новгородских ополченцев спешится перед началом боя.

Гридей, способных сражаться верхом и имеющих приученных к конному бою лошадей, в ополчении Великого Новгорода было крайне мало. Профессиональных конных воинов, сравнимых по боевым качествам с московскими дворянами, насчитывалось всего несколько сотен; это были бояре и их личные дружины.

Новгородцы двигались на юго-запад, вдоль берега Ильменя, а затем пошли вдоль левого берега глубокой и быстрой Шелони. Новгородские воеводы рассчитывали дойти до Порхова, а затем обрушить все свои силы на псковское войско, разгромить его и пополнить запасы продовольствия разграблением псковской земли. Понимая это, Иван Васильевич приказал наиболее мобильной части своего войска, отрядам князей Даниила Холмского и Федора Давыдовича Пестрого-Стародубского, которого прозвали Хромым, идти за Шелонь, наперерез новгородцам, чтобы выручить псковичей.