Под маской скомороха

– Послезавтра воскресенье, – задумчиво сказал князь. – Святой день… Хорошо бы отложить сражение до понедельника. А там и рать государева подтянется… – Он сокрушенно вздохнул. – Нет, это вряд ли! Новгородцы тоже не лыком шиты. Они постараются побыстрее переправиться на наш берег, чтобы навязать нам встречный бой. И никуда не денешься – придется его принять. Положение безвыходное.

– Выход есть. – Истома наконец решился предложить свой план хотя и понимал, что его замысел еще не вполне оформившийся, сырой. – Я нашел другой брод…

– Ну-ка, ну-ка, расскажи! – приунывший Холмский оживился и впился взглядом в лицо Истомы. – Очень интересно…

Огромное новгородское войско приближалось к Шелони. Впереди были сравнительно незначительные силы псковичей; их поражение не только спасло бы новгородские волости от разграбления, но могло поднять еще и боевой дух Господина Великого Новгорода. А победа казалась несомненной – новгородцы думали, что московские войска Даниила Холмского и Федора Хромого были еще далеко. Поэтому разгром псковичей казался неминуем.

Но сведения Истомы в корне изменили ситуацию – московская конница князя Холмского быстрым маршем двинулась на Шелонь, и в субботу 13 июля, на правом берегу Шелони засверкали доспехи московских бояр. Одновременно на левом берегу затрепетали на ветру и новгородские кончанские стяги. Какое-то время оба войска шли параллельно друг другу, разделенные быстрой и глубокой рекой, стараясь побыстрее достичь брода у Сольцев. И конечно же подошли туда одновременно.

Наступил вечер. Московская и новгородская рати остановились на ночлег. Уставшие за день и обозленные донельзя москвичи и новгородцы переругивались через реку, награждая друг друга разными неприятными прозвищами. Обидные словечки – вымесок, выпороток, шлёнда, фуфлыга, лободырные, хмыстени, шаврики[126], межеумки, псоватые, скобленое рыло – летали над речным плесом, как орудийные ядра. А если не хватало словарного запаса, кое-кто снимал штаны, чтобы показать противнику свой главный и последний аргумент в лихом споре – голый зад. Самые запальчивые новгородцы не выдержали такой обиды и начали перестрелку, но вскоре бросили это бесполезное занятие, не приносящее московитам урона.

А московское воинство, разгоряченное перестрелкой и перебранкой, даже хотело войти в шелонские воды, чтобы схлестнуться с новгородцами. «Куда, растуды вашу!.. Назад!» – последовали окрики старших бояр, которые ждали команды от князя Даниила Холмского. Но он не торопился начать бой: близился вечер, к тому же воевода все еще питал надежды, что завтра, четырнадцатого июля, воскресный день, мало того – праздник святого Акилы, и новгородцы проведут его в молитвах и подготовке к сражению.

Но едва рассвело, как на другом берегу грозовой тучей заколыхалась огромная новгородская рать. Холмский лишь зубами заскрипел от отчаяния. Он ругал себя за безрассудство. Вместе с воеводой Федором Давыдовичем Хромым он вывел из Москвы десятитысячное войско, но к Шелони вместе с ним пришло только пять тысяч ратников. Правда, это были лучшие из лучших, дворянская конница, но все же, все же… Часть отрядов под командованием наиболее амбициозных бояр, которые спали и видели, как бы приумножить свое состояние, он разослал в разные стороны Новгородской земли для осады небольших городов и разорения деревень, а остальное войско, ведомое воеводой Пестрым-Стародубским, направилось под Русу и Коростынь.

Князю Даниилу Холмскому оставалось надеяться только на выучку своей дружины и на хитрый план, который был придуман на ночном совете. «Господи Исусе Христе Боже! – взмолился он горячо. – Помоги нам, как пособил кроткому Давиду победить иноплеменника Голиафа! Помоги, Господи, недостойным рабам твоим, дай нам победу над сими новыми отступниками и изменниками, восхотевшими веру христианскую православную покорить, и к латинской ереси переложиться!»

Поле, на котором расположилось новгородское воинство – между Шелонью и небольшой речкой Дрянь, – было достаточно обширным, чтобы вместить всех. У Дмитрия Борецкого было превосходное настроение перед битвой; по донесениям лазутчиков он знал, что рать московская значительно уступает новгородской в численности.

Правда, его очень огорчил уход конной владычной дружины, наилучшим образом подготовленной для военных действий, которая снялась с бивака еще затемно. Ему донесли, что в стан полка, который подчинялся непосредственно архиепископу, тайно прибыл его посланник Лука Клементьевич. Он привез наказ владыки ветшему боярину, командиру конников, в котором запрещалось участвовать в сражении против московитов. Это был сильный удар для степенного посадника, но Дмитрий Борецкий надеялся, что остальная боярская конница Великого Новгорода, одетая в превосходную броню, обрушит на оснащенную легким защитным снаряжением московскую рать свой зубодробительный железный кулак, а добивать врага будут пешие ополченцы.

Оглядев свое воинство, степенный посадник вскричал, указывая мечом на противоположный берег:

– Вперед! Святая София и Великий Новгород!