Под маской скомороха

На Ярославовом дворище возвышалась и «степень». Так назывался помост, вокруг которого собиралось Большое вече – триста «золотых поясов», представители наиболее именитых новгородских семей. С этого помоста новгородская старшина обращалась с речами к народу. Возле «степени» находилась башня с колоколом, созывавшим новгородцев на вече. Внизу башни помещалась канцелярия, где сидели дьяки и подьячие, записывавшие постановления веча и составлявшие грамоты по поручению старейшин.

Ряды на Торге шли в глубь Ярославова дворища, прямо от берега Волхова. На правом берегу реки находилась пристань – этот берег был более глубоким, чем тот, который у Детинца – городской крепости. Сюда приставали карбасы и суда, в том числе и иноземные. Новгород обязывался принимать под свою ответственность заморских купцов, коль скоро они достигали острова Котлина, составлявшего границу Новгородской земли. Доплыв до Котлина, иноземцы посылали передовых к устью Невы, чтобы заявить о своем прибытии. Тогда Великий Новгород высылал пристава и отряжал купцов для принятия гостей, которые провожали их до самого города.

Иноземцы также имели право брать новгородских лоцманов для провода судов от устья Невы до Ладоги. От Ладоги по Волхову нанимали других бывалых речников, которые занимались исключительно проводом судов через волховские пороги. Новгород обычно ручался за безопасность гостей, но избавлялся от всякой ответственности, если они не дали о себе знать и не просили содействия новгородского правительства. Иноземцам на пути по Неве предоставлялось право рубить деревья для снастей.

Достигая Гостинополья, груз на судах иноземных купцов подвергался досмотру и облагался легкой пошлиной, но без платежа. От Гостинополья купцы плыли в Новгород и только здесь вносили положенную пошлину – в основном как благодарность за содействие в благополучном прибытии судна. Она была небольшой – по гривне с ладьи; а с судов, нагруженных льном, мукой и пшеницей, платили полгривны.

Новгородские извозчики брали иноземные товары на возы и доставляли их на гостиные дворы ганзейцев. Со средины XV века Готский двор стали называть Немецким речным двором, поскольку он был расположен на берегу Волхова, а Немецкий двор с церковью Святого Петра назывался горним, то есть верхним.

Лоцманы, проводившие суда по Неве, получали по пяти марок кун[101], а от Ладоги до Новгорода и обратно по три марки кун. Извозчики, возившие товары с суден до дворов, брали за провоз до Немецкого двора по пятнадцать кун, до Готского – десять кун с каждого судна, а с отходящих – по полгривны кун. При отъезде в родные края иноземные гости давали одну гривну церкви Параскевы-Пятницы. Сверх того при продаже весовых товаров иноземцы платили весовую пошлину по две куны от капи[102].

Все эти привилегии давались новгородцами как немцам, так равно и готландцам. Свободная торговля предоставлялась не только в городе, но и по всей Новгородской земле. Позволялось торговать и с инородцами в Ижоре и Кореле, но Великий Новгород не принимал на себя ответственности, если случится что-нибудь дурное с иноземным торговцем во время путешествия. Поэтому смельчаков среди иноземных купцов находилось мало. В самом городе, дабы заморские гости случайно не сделались жертвой смут, постановлено было, что близ Немецкого и Готского дворов не должны собираться молодые люди для разных игрищ, и сверх того чтобы на восемь шагов вокруг иноземных дворов было оставлено незастроенное место…

– В кои-то веки чувствую себя вольным человеком… – Длинный и худой, как оглобля, горожанин, если судить по платью, принадлежащий к мелким торговцам – «черным людям», блаженно ухмылялся. – А морозец-то вона как щиплет! Не грех бы и в корчму заглянуть. Што нам делать на Торге? Одежка у нас справная, денга в калите[103] имеется… но это на черный день, а то ведь не знашь, когда он придет.

– Типун тебе на язык, Упырь! – отвечал ему Треня Ус. – Бог миловал от черных дней. А ежели придут, то наша калита нам точно не поможет.

Ростом он не вышел, зато имел знатные усы, от которых и пошло его прозвище. Они были очень длинными и роскошными. Треня заплетал их в косицы и закладывал за уши. Уж неизвестно, где он подсмотрел такую моду, но новгородские девицы клевали на его козырные усы как изголодавшиеся за зиму щуки на пустяшную наживку.

– Не болтайте лишнего, – осуждающе проскрипел еще один их товарищ, Мина Слепец. – На торге ушей больше, чем нужно.

Мина вовсе не был слепцом; он имел вполне нормальные глаза, разве что цвет у них был пугающим. Если смотреть с некоторого расстояния при плохом дневном освещении, то его огромные глазищи казались бельмами, хотя на самом деле они были светло-голубыми, почти прозрачными. Когда Мина Слепец злился, его глаза готовы были выскочить из орбит, и тогда он становился похожим на вурдалака.

– Да, поостеречься не мешало бы, – тихо пророкотал своим басищем четвертый из компании, Ждан Мошна. – Мы, чай, не в своей обычной машкаре.