Под маской скомороха

Вспомнив об этом, Марфа недовольно поморщилась – экая она дурища была! В голове боярыни, словно огненным писалом, нарисовались строки ее завещательной грамоты Николо-Корельскому монастырю: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Се яз раба Божия Марфа списах рукописание при своем животе. Поставила есми церковь храм святаго Николы в Корельском на гробех детеи своих Онтона да Филикса. А дала есми в дом святаго Николе куплю мужа своего Филипа: на Лявле острове село, да в Конечных два села, и по Малокурьи пожни и рыбные ловища, а по церковнои стороне и до Кудми, и вверх по Кудми и до озера, и в Неноксе место за сеннеком, и дворищо, и полянка. А приказываю дом святаго Николы господину своему деверю Федору Григорьевичю и его детем, и Дементею Обакуновичю, и зятю своему Офромею Васильевичю. А на то Бог послух и отець мои духовныи игумен Василеи святаго Спаса. А хто се рукописание преступит или посудит, а наши памяти залягут, сужуся с ним пред Богом в день Страшнаго Суда…»

Эта землица сейчас здорово бы пригодилась для ее замысла. Она давала приличный доход, на который можно было нанять мурманов в помощь новгородскому войску. Ее войску! Временами Марфа была жадной до неприличия. Казалось бы, имея такие богатства, можно и остановиться. Ан нет, ей все было мало…

Тем временем пир шел своим чередом. Он и впрямь был не хуже княжеского, так как Марфа приказала подать к столу жареных лебедей, чтобы подчеркнуть важность момента и уважить гостей. Это яство было обязательным на пирах великого князя Московского и Владимирского Ивана.

«А мы чем хуже! – стала Марфа в позу перед Путилой, предлагавшего ей другие яства вместо княжеских лебедей – чтобы не дразнить недоброжелателей; а ну как доложат тайные завистники в Москву, что боярыня ведет себя как царица византийская. – Господин Великий Новгород – город вольный, мы сами себе указ!»

Но тут ее словно водой ледяной из кадки окатили; кое-что вспомнив, она круто развернулась и ушла в свои покои, чтобы повар не заметил, как хозяйка изменилась в лице. И было отчего. Ведь именно Москва утверждала восемнадцать пожизненных новгородских посадников (хотя они избирались на вече), из числа которых на полгода назначался степенный посадник. Поэтому за честь, оказанную Москвой ее роду, боярыне нужно бы в ножки поклониться великому князю Московскому Ивану…

Как бы там ни было, но Путиле все же пришлось приготовить лебедей – если Марфа что задумала, то исполнит обязательно.

После лебедей откушали кислую капусту с сельдями, закусили икрой белой (свежего засола), красной малого просола и икрой черной крепкого посола – с перцем и изрубленным луком, сдабривая ее по вкусу уксусом и прованским маслом. За икрой пошли «спинки» – балыки – и провесная рыба: лососина, белорыбица, осетрина и белужина. К этой рыбе Путила приготовил ботвинью – холодное хлёбово на кислом квасе, куда были добавлены разные съедобные травки. Затем последовала паровая рыба, за нею жареная…

Вслед за изобильными закусками пришел черед калье. Она была нескольких видов: из лосося с заморскими лимонами, из белорыбицы со сливами, из стерляди с огурцами. К каждому виду кальи следовало свое тельное – тесто из рыбной мякоти с приправами. Оно было испечено в форме различных фигурок: кружков, полумесяцев, скоромных соблазнов – поросенка, гуся, утки, глухаря… А уж какие пироги умел выпекать помощник Путилы, заведовавший хлебней, которого звали Одинец! Пышные, румяные, с начинками из рубленой рыбы (визиги, сельди, сига), кулебяки, курники, пироги с мясом и сыром, блины всевозможных сортов, кривые пирожки, оладьи…

Но и это еще не все. Насытившись кальей, начали лакомиться присольным – свежей и соленой рыбой в разных рассолах: огуречном, сливовом, лимонном, свекольном и обязательно под зваром. К этим блюдам тоже подали пироги, но уже не подовые – печеные, а пряженые – жареные. У кого оставалось место в желудке, тот баловался вареными раками, верчеными почками и карасями с бараниной.