Под чужим солнцем

Лицо Бенгта напряглось, он не смотрел мне в глаза. Пока он поднимал ружье, убирал его в шкаф и закрывал дверь, я пытался придумать объяснение получше, но так ничего и не придумал. Я ждал, что он что-нибудь скажет мне, что он отругает меня. Скажет, как он зол и разочарован во мне. Но он ничего не говорил, и это молчание мучило меня.

Это был последний раз, когда мы говорили друг с другом о чем-то помимо коровника. В следующий раз, когда Бенгт пошел в лес, он не позвал меня с собой, и я никогда больше не был в его охотничьем домике.

Глава 30

Я прожил на хуторе Хага два года. Только в конце первого полугодия девятого класса Улла-Бритт наконец услышала мои слова о том, что я хочу ходить в гимназию в Мальмё и готов вернуться домой.

За осень я подтянулся и получил зачеты по всем предметам, кроме химии, потому что учитель там был совсем древний и игнорировал мои вопросы. Бенгту и Ингегерд тоже пожаловаться было не на что. Они назначили меня ответственным за коровник, и каждый день после школы я следил за тем, чтобы стойла были вычищены, а коровы получили свежее сено.

Улла-Бритт сказала, что она впечатлена тем, как я повзрослел, работая на хуторе. Удивительно, но я почувствовал гордость, когда она это сказала. Словно уборка навоза – то, чем можно похвастаться. Через несколько дней после своего последнего посещения она позвонила мне и сказала, что обсудила этот вопрос с Ингегерд и папой, и они договорились, что я могу вернуться домой в конце лета, если хочу.

Я едва сдержался, чтобы не подпрыгнуть от счастья, я бродил по хутору с глупой улыбкой на лице. Лишь ночью мне в голову пришли другие мысли. Я не мог уснуть, вертелся на скомканных простынях. Мне мешал громкий храп Кваме, доносившийся из-за стены, и холодный свет луны, пробивавшийся сквозь шторы в комнату.

Я очень хотел поскорее уехать отсюда, и в то же время во мне росло беспокойство. За время, проведенное на хуторе Хага, я изменился, во мне проявились новые черты. А что, если я не смогу приспособиться? Что, если я стал совсем чужим для своей семьи?

Улла-Бритт забрала меня во вторник в начале августа. Я ничего не сказал остальным, но, выходя из барака, положил свою бейсболку Philipp Plein на кровать Али.

Улла-Бритт ждала меня снаружи вместе с Ингегерд и Бенгтом, я удивился тому, что они казались расстроенными. Ингегерд обняла меня и сказала, что всегда будет рада видеть меня снова, а Бенгт пожал мне руку. Я не смог посмотреть ему в глаза, я торопился в ту же самую красную «Вольво», которая привезла меня сюда. Усевшись, я в последний раз взглянул на хутор Хага.

Мне показалось, что дорога до Мальмё заняла вечность. Улла-Бритт слушала радио, канал P4, и мы бороздили залитое солнечными лучами пространство. Она спросила, звонил ли мне папа, как обещал, и я соврал, что конечно же он мне позвонил. Когда мы подъехали к дому, Улла-Бритт улыбнулась мне и сказала, что не будет заходить в дом вместе со мной, но навестит нас через пару дней, а если мне что-то понадобится, я всегда могу ей позвонить.

Так странно было снова находиться в доме, в котором я вырос. Там все было как раньше. Словно, пока меня не было, дом стоял заброшенным. На лестничной клетке все так же тускло светила лампочка и пахло куревом, а на подоконнике на втором этаже лежала потерянная кем-то перчатка.

Я быстро поднялся наверх. Я перепрыгивал через ступеньки, и мои мышцы помнили это движение. Я так часто взбегал по этой лестнице, так часто хватался руками за одни и те же места на перилах. Но у самой двери я замер. Я не знал, что произошло дома с тех пор, как я уехал, не знал, каково будет вернуться.

Лидия ждала меня в коридоре. За все это время мы виделись всего пару раз, Улла-Бритт организовывала эти встречи, и я не знал, обижается ли она до сих пор за все те глупости, что я ей наговорил. Но когда она крепко обняла меня, я почувствовал себя гораздо лучше.

Папа все так же сидел в кресле. Я сел на диван рядом с ним, я не знал, как он отреагирует.

– Добро пожаловать домой, – сказал он безразлично и протянул мне руку.

Я едва успел пожать ее, и он тут же отвернулся к телевизору.

Стало тихо. Только ведущие телепередачи бормотали что-то бессвязное. Я подумал, что папа, наверное, злится на меня, что он разочарован во мне. А потом подумал, что вообще-то все должно быть наоборот.

Я посмотрел на его бледные щеки с неровно проросшей бородой, на усталые глаза. На круги от пивных бутылок на столе, поблескивающих в приглушенном свете. Вообще-то я хотел что-то ему сказать, но не мог придумать, что именно. Мне не хватало слов. А потом я решил, что не нужно ничего говорить. Я просто посижу здесь. И снова стану частью семьи.

Лидия приготовила ужин, в шесть часов мы сели за стол и поели. В каком-то роде все было как раньше: мы – те немногие, кто уцелел после катастрофы. Трое выживших счастливчиков, которые пытаются найти опору, способ снова стать единым целым. И в то же время что-то все-таки изменилось. Я пока не понимал, что именно, но явно это чувствовал.