Под часами

"На сколько твой полтинник тянет, С. Сукин? -- Он смотрел на свое лицо в круглое зеркало для бритья. -- Дерево не посадил. Дом не построил. Семьи нет. Вообще никого нет. Что от тебя останется, какой след на земле? Чужая авоська с пачкой пожелтевшей бумаги бывшего любимого учителя. И на кой хрен он спасал и учил меня? Был бы беспризорником -- давно бы не коптил небо, а сидел на нем. Он устал. Вот уже несколько недель чувствовал какую-то необъяснимую апатию и тонко тошнотный страх вдруг заболеть и остаться беспомощным и неспособным осуществить то, на что всегда надеялся: на последний патрон. Маленький браунинг, который он вытряс из кармана то-щего фрица перед тем, как тащить его по болоту к своим, так и остался у него навсегда. К нему еще было несколько обойм. Единственная ценность, как называл он сам. Браунинг был маломощный, но очень удобный. И в случае чего, он знал, что последняя пуля спасет от мучений, угрызений, позора... а сил, слава Богу, хватит. Вот теперь он больше всего на свете боялся, что "не хватит", и это отравляло его жизнь. Он просыпался рано, под утро, и потом не мог уснуть. В голове начиналось такое бурление, что ему казалось: стоит шум в ушах от бешенного вращения "шариков". В такие моменты картины явственно возникали перед закрытыми глазами, и это был не сон, не полудрема, а своеобразный кинематограф. Эти картины требовали, чтобы их как-то зафиксировали, они не пропадали, а наслаивались, и при его памяти их можно было снова просматривать -- листать, как стра-ницы книги, существующей только в его воображении. Иногда они отталкивались от прожитого в годы войны -- и шел подробный рассказ о тех днях - с красками, "словечками", запахами! Иногда картины начинались с обиды и сожаления сегодняшнего дня и рисовали подробно и уверенно то, чего ему пережить не пришлось и не до-водилось видеть. Это были фантазии о давней мечте, и он напевал, сопровождая, как тапер в кинозале, свой сеанс одной и той же темой: "Тянет нас неодолимо/ На холмы Ерусалима... " и видел, как бредет в хламиде и сандалиях на босу ногу с автоматом, при-жатым локтем с ребрам, а небо свинцовое, Подмосковное, октябрьское, и одурманивающий запах опят... полная ерунда. И он резко мотал головой, стряхивая наваждение. А последнее время он просматривал самые страшные свои "альбомы" - о завтрашнем дне, где был беспомощен, никому не нужен и не способен на "последний патрон".

"Сукин, ты не тронулся ли, часом"? -- Он смотрел на себя в зеркало и не знал, что ответить и как быть.

С некоторых пор игра в прятки стала тяготить его. Он уже на-столько поверил в свои литературные силы, что мог вполне объективно, как ему ка-залось, оценить то, что делал.

Машка бы, конечно, покритиковала, и он бы злился, а потом на-вер-няка согласился бы с тем, что она говорила. Это ведь главное, кто и как ска-жет...

Выйти из засады? Что толку? Что толку... выйти и взорвать себя гра-натой, и уложить десяток окруживших тебя и протягивающих руки... никто даже не услышит голоса, и взрыва никакого не будет... упакуют так, что и следов никаких не останется... все в дырки в авоське просочится... это они умеют... никто не услышит ни взрыва, ни стонов умирающего гения... ага! Раз еще можешь хохмить -- не все так плохо...

Так. Теперь по порядку. Первым делом надо разыскать Его. Сколько, Сукин, ты не писал ему?... выходит лет семь. Не меньше... семь лет в нашем возрасте! В нашем! Он усмехнулся и резко тряхнул головой... а ведь на са-мом деле, он не намного старше меня... лет на восемь! Нет, по-жалуй, по-больше... ну, на десять... хотя... у него уже тогда были дети... а я еще не знал, с какой стороны к бабе подходят... от него осталось... он ро-дил сына... насчет дома... не уверен... а дерево посадил и не одно -- все мы обожали его... думаю, что много из этих деревьев повалили уже -- вот тебе и воз-раст... но в нем мудрость была с рождения... мудрость и бесхит-ростность...

он бы в разведке пропал... Слава даже улыбнулся, представив себе Учителя в маскхалате и с автоматом... "Спрячь крестик. -- Услышал он вдруг его го-лос и вздрогнул. -- Не надо никому доказывать свое знаком-ство с Б-гом. Осо-бенно здесь. Это еврейский дом. Твой Б-г- сын Б-жий, а стало быть еврей. Но не всем это нравится... " Он засунул шнурок за ворот и на мгновение ощутил холодок медной пластинки на груди.

Теперь он тотчас же потянул за все тот же сохранившийся шнурок и, упершись подбородком в грудь, рассматривал свой крестик. Довольно. Разведка, вперед!.. Надо его найти. Прежде всего письмо и обратный адрес такой, чтобы не засветиться, и он не мог найти, а то ведь со-рвется с места...