Под часами

оградой он остановился, стянул с головы берет и передал спутнице букет. Татьяна, наконец, отпустила его локоть, внимательно осмотрела цветы, поправила, открыла калитку, помедлила входить и стала рассматривать фотографию. Ей показалось, что она давно знает это лицо. "Почему, почему? -Думала она, - по-чему?.. А!.. Он удивительно похож на мать! " Она наклонилась, положила цветы, перекрестилась и снова поклонилась в пояс.

- Мама, познакомься! -- Он долго молчал. -- Извини, что долго не приходил. Мне надо столько тебе сказать. -- Он ничуть не стеснялся чу-жого присутствия и говорил легко и неспеша. -- Это Таня... познакомься, пожалуйста... -- он снова замолчал надолго, а потом закончил фразу, - моя жена... -- и повернул голову. Таня внимательно смотрела в его глаза и ничего не отвечала... -- Знаешь, мама, я, кажется, напал на его стихи... такие совпадения бывают только раз в сто лет... я приду к тебе потом, в другой раз... может быть, это и есть та пьеса, которую ищет... -- но имя он не произнес, пресекся... взял Таню за локоть, и они пошли к выходу.

Тут он отпустил ее руку и двинулся назад, бросив на ходу, "Я сейчас". Таня осталась стоять, как шла: лицом к выходу. Она слышала скрип гравия под его подошвами, потом скрип калитки и тихий голос:

- Ты знала, что я приду сегодня?! Но мама... да, да, ты мне говорила это много раз, что за три дня по глазам определяла, когда я заболевал -- ни один врач и прибор не были способны на такое... но се-годня, мама... я, конечно, не спорю. -- Пауза тянулась довольно долго. -- Я сам не знал, что так будет. Прости, мама. Эта мысль... нет, нечто такое внедрилось в меня, и я не мог сопротивляться! Ну, ты же пониа-ешь?! Это, это, как возникшее стихотворение! Оно же падает на тебя откуда-то, и все! Ты же это знаешь! От него ни избавиться, ни сопротив-ляться его появлению... нет. Ты не права, мама... без боли ведь ничего не рождается!..

И вдруг Татьяна вздрогнула. Она явно услышала женский голос и невольно обернулась на него. Он стоял, опершись двумя руками на чер-ную ограду, и, казалось, стремился туда в глубину холмика, или его не-вольно тянуло, а он не в силах был раздвинуть дерн и серую плотную по-верхность...

- Ты не прав, сын мой. Ты не прав. Ты еще не знаешь настоя-щей боли. Ты еще не рожал -- это все были потуги. А когда придет на-стоящее, главное -тебя свалит с ног, свет потемнеет и исчезнет, и ко-гда ты очнешься -- все уже свершится, будто помимо твоей воли. Вот это будет та великая боль, которая спасает тебя от смерти и дает жизнь новому, потому что сознательно прожить ее невозможно. Иди... ты ведь не один. Иди...

x x x

"Что это было? " С этим вопросм Таня прожила несколько сле-дующих дней и не могла ответить на него. "Господи, - молилась она в душе, - за что ты так караешь меня. Я обыкновенная женщина. Дал бы ты мне обыкновенную жизнь! Но ты испытал меня уже к десяти годам всеми болями, унижениями и потерями, которые есть на свете, а, если я выдержала, почему ты не награждаешь меня за эти жертвы? Или для этого надо быть рядом с тобой, поближе, предстать пред очи твои? Дай мне мужика на ночь, дом на день и детей на всю жизнь! Почему я опять в западне, из которой мне, чувствую, теперь никогда не выбраться!.. " У нее было много мужчин в жизни. Многим льстило, что они с та-кой талантливой, красивой, известной женщиной. Часто это оказыва-лось случайно. Некоторые добивались ее месяцами... годами... она ни-когда не задумывалась, "что потом"? Жизнь доказала ей, что часто "потом" вообще не бывает. Отсутствует. То, что происходило с ней сейчас, было впервые... "наверное, не даром в иоговской иерархии, поэты на самой вершине пирамиды в оди-ночестве. Очевидно, у них свое поле существования... и если художник видит мир и себя в нем, то у них все наоборот: они видят весь мир в себе?!?.. " И она утонула в нем, в этом мире, в его непознанной нежности и ненасытности, вечном сладком беспокойстве и тяге к нему. Она изменилась в лице, у нее стала другая походка, движения, и что самое удивительное -- она это чувствовала, понимала и знала, что ничего для этого не предприняла. Так пришла другая жизнь, в которой она оказалась не одна, и теперь в отместку за все предыдущее неопознанный червячок беспрерывно стал точить ее -- надолго ли и как бы не потерять. Она знала, нет, ощущала, что окончание этого всего, она не хотела называть это счастьем, будет означать ее конец. Ее деревенская хваткая натура с обостренным чувством опасности и самой жизни говорила это помимо ее воли, в ушах звучало материнское: "Танька, держись! "

Надежда Петровна