Под часами

Обратный адрес. Он выглянул в низенькое окошко. Одна только пижма нарушала цветовую серую гамму. Она и на снегу желтеет, не сдава-ясь, пока ее не занесет вовсе или не склюют в феврале оголодавшие си-ницы... Охлопов, Дугин, Фишман и Остапчук, выходим в четыре -- сдать до-кументы и ни грамма в рот. Час на сборы и немедленно спать... он проверил оружие - похлопал себя по вшитому на внутреней стороне брючины кар-ману, взял стоявшую у двери на полу коричневую дерматиновую сумку, кинул в нее три порожние водочные бутылки -- мужик пошел в сельпо -- обычное дело. Путь был неблизкий -- вест двадцать пять -- не мерил. Чуть заметная хромота не мешала ему идти бысто и легко -- главное легко, тогда одна нога работает, поддерживая тело, а вторая -- отдыхает... надо уметь хо-дить легко. Мысль его никак не сосредоточивалась, или не хотела сосредото-читься на одном. Мысль, мысль. Он стал думать о том, что такое мысль, и что когда - нибудь наступит время и научатся фиксировать мысль, так что можно будет ее измерить, взвесить, определить глубину. Наверное, это все уже было -- ну, откуда это: "глубина мысли"! "Плоская шутка"! Было все, но потеряли... возможно, вместе с цивилизацией...

Наташа была дома -- в окне светился огонек. Он не успел открыть дверь -- она уже стояла на пороге в стареньком халатике, с непреднамеренно большим вырезом и внимательно смотрела на него. Потом она, видимо, оп-ределила в каком он настроении, крепко поцеловала в губы, приподнявшись на цыпочки, и пошла в дом, молча приглашая за собой. Он вошел, мягко опустился на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза...

Наташа захлопотала вокруг него, но делала все будто бы неспеша и оттого еще более удивительно быстро. Она стащила с него сапоги, принесла таз, плеснула в него воды, добавила горячей из чайника, сама переставила его ноги с пола в воду, потом сняла кепку, стащила куртку и нерешительно взялась за сумку. Бутылки звякнули. Он открыл глаза. Она поставила сумку на пол рядом со спинкой дивана и принялась хлопотать дальше...

Познакомились они давно, когда все еще не остыли от войны, а она была совсем девчонкой, училась в техникуме, жила в общежитии. Он долго и красиво ухаживал за ней, казалось, вот - вот поженятся, но ничего не произошло. Он переехал далеко, сначала добирался на свидания к ней на двух электричках, потом стал появляться реже, потом убыл в другие места, пре-стал писать и... через полгода случайно встретил ее там, от себя недалеко. Это было удивительно для огромной России. Снова их роман оживился... и снова повторилось то же самое, точь в точь. Как по написанному плану...

Слава корил себя за то, что морочит голову женщине, страдал от сво-его обмана, но ничего не мог поделать. Он даже мог сказать ей: "Я тебя люблю"! Но сказать: "выходи за меня" или " давай поженимся"! -- никак не получалось. Машка Меламид вставала перед глазами, и в нос ударял ее сладкий запах -тогда он слабел, дотрагивался до нее, чувствовал, как судорожно сжимается что-то внутри его в этот момент, и все остальное растворялось, переставало существовать. Происходила мгновенная аннигиляция всего мира -- оставались они двое. И он никак не мог переступить этот момент и ничего не мог объяснить ни Наташе, ни другим женщинам. А, впрочем, мно-гих других больше устраивало именно то, что они знали: он никогда им та-кого не скажет -замуж, любовь... -- есть мужик, да какой! -- и хватит... у ка-ждого своя жизнь... Когда Наташа во второй раз возникла через несколько месяцев после его переезда возле него, он понял -- это совсем, совсем другое... может, она его любит не меньше, чем Машка...

Да, Наташа -- другое дело. Она была из тех женщин, которые знают, что нравятся всем с первого взгляда. И где бы она ни жила -- умела по возможности красиво одеться, чтобы нравиться -- это нужно было прежде всего ей самой. Она была на двенадцать лет его моложе. Конечно, у нее были мужчины, и многие в противовес Славе звали и звали ее замуж, но сначала она ждала -- "не тот, не тот" подсказывало ей что-то внутри, а с тех пор, как познакомилась со Славой, с ней происходило совершенно то же самое, что с ним и Машей. Он теперь стоял поперек ее дороги к другим мужчинам, и она ничего не могла поделать с собой, даже когда человек ей нравился, и она убеждала себя, что пора уже остановится и устроить свою жизнь. А то еще чуть -- и будет поздно.

- Почему ты не женишься на мне? Дай, я тебе хоть дочку рожу... шептала она ему после того, как первый голод страсти был удовлетворен.

- Опять?

- Ну, я же женщина! Я тебе это только что доказала! Чем я тебя не устраиваю? Говори, пропащая душа! -- она жарко навалилась на него сверху. -Молчишь? По бабам лучше таскаться.

- Ты же знаешь, что это неправда...

- Знаю. -- Согласилась она. Но бабий век...

- Наташа. Обещаю -- вот сделаю одно дело -- и все решим.

- Какое дело? -- Он молчал и гладил ее по руке выше локтя -- кожа была такой нежной и натянутой, что казалось сейчас заскрипит под ладо-нью... - эх ты, разведка... как ты живешь. Как ты живешь, если никому ни-чего сказать не можешь?