Почему так важен Оруэлл

Затем следует отвратительный момент какой-то детской слабости у камерной параши, мучительная острота которого берет свое начало из впечатлений, полученных Оруэллом при личном посещении многочисленных тюрем, как в качестве заключенного, так и в качестве охранника. Переданное Оруэллом ощущение спертого воздуха и зловония глухой клетки ужасает сильнее, чем некоторые более поздние литературные попытки описать преисподнюю, потому что в сцене этой больше безнадежности, чем в надписи: «Выхода нет», и невозможно острее почувствовать сломленность и готовность смириться с любой судьбой, чем представив себе заключенных, лично помогающих упрятать себя в камеру. Стремление доминировать и повелевать — это одно, но стремление унизительно подчиняться — такой же смертный грех. В одном месте более ранней короткой статьи Оруэлл задает вопрос, являются ли порядочность и бессилие вещами, неразрывно связанными. Никто с тех пор не писал на данную тему более убедительно, чем сам Оруэлл в романе «1984», так же как никому, помимо Достоевского, не удалось еще столь близко приблизиться к пониманию мышления Великого инквизитора. Люди в части своей испытывают удовольствие от зверств, и войны, и своеволия абсолютной власти, и удовольствию этому цивилизованность, гуманные устремления и понимание существующей фактически латентной связи между подавленной сексуальностью и компенсаторным оргаистическим коллективным выплеском накопленной энергии только мешают. Некоторые режимы популярны не вопреки своей иррациональности и жестокости, а благодаря им. Всегда будут Троцкие, и Голдштейны, и даже Уинстоны Смиты, но необходимо четко понимать, что преимущества всегда будут на стороне других, что, как в «Восстании» Камю, толпа будет вопить от восторга, когда их поволокут на казнь. Твердый и долгий взгляд в разверзшуюся бездну стал апофеозом проявления способности Оруэлла идти навстречу неприятным фактам.

IX. Деконструкция постмодернизма. Оруэлл и транспарентность

Статус Оруэлла как образца правдоискательства, объективности и приверженности истине, закрепившийся за ним при жизни и не снятый после смерти, в еще большей степени поддерживает жизнеспособность его идей, чем обманчиво простой вопрос о том, является ли он эталоном «английскости». Я ставлю все это в один ряд, поскольку существует глубокое расхождение между англосаксонской традицией и попытками объяснить этот мир, предпринимаемыми «континентальными» теоретиками.

В последние три десятилетия двадцатого века англосаксонский мир подвергался интенсивной колонизации школами, проповедующими постмодернизм и «деконструкцию» текста, нашествию идей «нового романа», а также тех, кто считает «объективизм» идеологией. В общежитиях британских и американских университетов наличие книжек Фуко и Дерриды считалось чем-то большим, чем следование моде. На левом фланге попытка Луи Альтюссера возродить коммунизм как интеллектуальную абстракцию отражала, возможно, последний вздох идеи, умиравшей вместе с погружением Альтюссера в собственное безумие. Принадлежавший к наиболее бесстрастным и беспристрастным философам («постмодернизм» — это квинтэссенция идеи, заключающейся в том, что ничто на этом свете не повторяется второй раз, как в первый) Жан Бодрийяр заработал себе репутацию такими предположениями, как вымышленность природы войны в Персидском заливе, войны, которой, по его парадоксальному заявлению, «в реальности» никогда не было.

В противостоянии между культом всего скрытого, потенциально возможного, «виртуального» и его критиками постоянно всплывало имя Джорджа Оруэлла. Новая фаза старого спора началась с предложения журналу Social Text сатирической статьи профессора Алана Сокала, что было в 1997 году. В своей статье профессор утверждал, что контроль и эксперимент как основа научного метода сами являются продуктами человеческой культуры и поэтому не обладают независимой правомочностью. Увидев свои невообразимые аргументы принятыми редакторами и опубликованными, профессор Сокал признался в мистификации. С этого момента споры вокруг конкурирующих в академических трудах тенденций приняли слегка озлобленный тон. До такой степени, что в январе 2000 года в статье, опубликованной академическим журналом Lingua Franca, профессор Джеймс Миллер предложил обзор сложившейся обстановки под провокационным названием: «Обязательно ли плохо писать?»