Почему так важен Оруэлл

Способность Оруэлла к опосредованной идентификации с боссом или боссами, которая позже еще сослужит ему хорошую службу, наблюдается здесь слишком редко. В результате он ограничился описаниями ментальных и социальных пределов личной, персональной тюрьмы Дороти, особо подчеркивая, что эти кандалы, частично созданные ее собственным разумом, все же были навешены на нее обществом. Со времен романа «Перед бомбардировкой» Осберта Ситуэлла ни разу ни один романист не анализировал с такой безжалостностью альтернативы, имеющиеся для молодой женщины без гроша в кармане в распавшемся на классы и так застывшем обществе: неохотно оплачиваемое «компаньонство» с некой деспотичной пожилой леди; работа по дому; прислуживание в церкви; привитие традиционных ценностей никудышным и несчастным школьникам — или безумие и богадельня. По крайней мере, мы еще можем вспомнить, когда эта картина утратила свой реализм.

Пройдя половину своего путешествия, Дороти вспоминает о любимом высказывании мистера Варбуртона, суть которого состоит в том, что если взять тринадцатую главу Первого послания к коринфянам и в каждом стихе заменить слово «любовь» на слово «деньги», то глава эта зазвучит в десять раз более жизненно. Это богохульное толкование появляется и на заглавной странице в «Да здравствует фикус!», что еще раз говорит о сравнительной ограниченности источника функциональных идей, из которого черпал Оруэлл. (Опустившийся Гордон Комсток вселяется в наводненную клопами каморку недалеко от Ламбет-Кат — по тому же адресу остановилась и Дороти.) И вновь Оруэлл отправляет нас в затхлый мир тщетности и бессодержательности существования, скаредности и деспотичной благопристойности. И вновь мечты о побеге из этого мира идут прахом. У Оруэлла есть сцена распития пива напротив часов, вполне способная послужить моделью для «В субботу вечером, в воскресенье утром» Алана Силлитоу, единственная шутка суха и рациональна («главным событием дня было прибытие катафалка к подъезду похоронного бюро, что отдавалось легким любопытством в связи со странным фиолетовым оттенком одной из черных лошадей, крашеной и постепенно линявшей»). В начале книги куцые стишки Гордона сравниваются с зародышами в лабораторных банках с ярлычками, — абсолютный символ аборта и стерилизации. Искупление грехов посредством наспех сотворенной беременности не было самым инновационным сюжетным ходом писателя Оруэлла. Тем не менее, в мимолетном его взгляде на мир рекламы — прилизанный мир карьеристов, из которого бежит Гордон, — чувствуется прообраз будущего стиля «Пути наверх»[81], критики ценностей Мэдисон-авеню, темы, ставшей столь актуальной в британской культуре в конце 1950-х и начале 1960-х годов, для нас главным образом ассоциирующейся с поздним Деннисом Поттером.

«Глотнуть свежего воздуха» до сих пор читается как мастерское воплощение представлений о деревенском детстве в Англии Эдвардианской эпохи, пропитанное тоской о мирном и, возможно, главнее — безопасном времени. Вероятно, из этого романа ведет свое происхождение известное высказывание: «Вас никогда не поражало, что внутри каждого толстого человека скрывается худой человек, так же, как утверждается, будто внутри каждого куска камня скрывается скульптура?» Джордж Боулинг воплощает в себе все, кем не был Оруэлл, — он человек плотный и румяный, он женат, имеет детей, но против этого бунтует, он относительно аполитичен и невозмутим. Однако будучи обычным человеком с обычными вкусами и желаниями, он улавливает сигналы надвигающейся мировой войны и полной катастрофы. Книга эта принадлежит к периоду, когда Оруэлл сам мучился в душе вопросом, представляют ли собой война и нацизм самую большую опасность, и было бы интересно узнать, понимал ли он, работая над внутренним монологом Боулинга на эту тему, насколько сильно продолжал сам себе противоречить. Так или иначе, но в своих размышлениях Боулинг приходит к тому, что не сама война его ужасает, но «та жизнь, которая начнется. Мы сразу рухнем в удушливый мир злобы и лозунгов. Фирменные темные рубашки, колючая проволока, резиновые дубинки. Пыточные камеры, где день и ночь слепит электрический свет, везде шпики, сутками следящие за тобой». В основе всего этого лежит прочная связь Боулинга с природой, повсеместно подвергаемой насилию и надругательству. «…Что нужней, что дороже? Однако не надо нам». В конце концов, Боулинг гораздо лучше разбирается во всяких идеях и политике, чем был бы должен, исходя из понимания его личности. Но для одного жирного англичанина, тоскующего по времени, которого, возможно, никогда не было, он выглядит удивительно достойно.