Почему так важен Оруэлл

Однако все это — лишь пролог к почти безнадежной гонке со временем, которой стало сотворение «1984», романа, вызывавшего физическое и душевное чувство страха у людей, которым довелось первыми его прочитать. (Издатель Оруэлла Фредрик Варбург, оправившись от первого шока, писал, что «эта работа преисполнена беспросветного пессимизма за исключением одной мысли: если человек сможет понять, что происходит в „1984“, он также сможет этого избежать».) Выплеснув на эти мрачно-черные страницы все, что пережил сам, всю накопленную муку нищеты и поражений, он соединил это со своими литературными познаниями и сжатым, концентрированным журналистским опытом. Однажды Оруэлл, хваля Диккенса, написал, что создатель Дэвида Копперфильда и Сидни Картона имел лицо человека, охваченного «великодушным гневом». В своем художественном творчестве сам Оруэлл даже не приближался к великодушию, а роман «1984» наполнен скорее яростью, а не гневом, яростью, направленной против гибели света. От идеи об экспериментах над животными он перешел к описанию, сделанному холодным и ровным голосом высокопоставленного члена партии О’Брайена, работы неврологов Партии, которые трудились, чтобы избавить человечество от оргазма, и партийному определению истинной власти как способности «разбить человеческое сознание на кусочки и сложить, придав ему новую форму по своему усмотрению».

Многие замечали некоторое сходство в деталях этой книги и романа «Мы» Евгения Замятина, русской антиутопии более раннего периода. Исаак Дойчер даже ошибочно утверждал наличие элемента плагиата, однако сам Оруэлл хотел видеть книгу Замятина напечатанной, поэтому уговорил Фредерика Варбурга ее издать, и в начале 1944 года написал письмо переводчику Глебу Струве с такими словами: «Меня очень интересуют подобные книги, я даже продолжаю делать наброски для своей собственной, которая рано или поздно может быть написана». Действительно, идея суммы двух и двух, которая может оказаться равной пяти, к примеру, предлагалась различными источниками. Сталинские пропагандисты обожали повторять, что первая пятилетка была выполнена за четыре года, иногда лозунг этот для самых простодушных товарищей представлялся в записи 2 + 2 = 5. В стерновском «Тристраме Шенди» был похожий момент с официальным передергиванием цифр, как и в повести Достоевского «Записки из подполья».

Роман «1984» является единственным английским вкладом в литературу, посвященную тоталитаризму двадцатого века, который способен с честью выдержать сравнение с произведениями Силоне, Кестлера, Сержа и Солженицына. Это — обобщающий итог всего того, что Оруэлл узнал: о терроре и конформизме — в Испании, о рабской покорности и садизме — в школе и на службе в полиции Бирмы; итог всей нищеты и деградации, прочувствованной им в «Дороге на Уиган-Пирс», всей пропаганды и лжи, с которыми десятилетиями сталкивался в политических сражениях. В этом романе абсолютно отсутствуют шутки. В этом романе Оруэлл единственный раз сумел подняться в своем литературном мастерстве до уровня собственных эссе.

Позвольте нарисовать вам самую тривиальную иллюстрацию. В эссе «О радости детства» глупый английский школьник проваливает экзамен и получает жуткую взбучку от директора школы, после чего горестно заявляет, что желал бы получить такой нагоняй до экзамена. Юный Оруэлл замечает, насколько это заявление «презренно». И вот в камере Министерства любви появляется презренная фигура Парсона, снабженная штанами цвета хаки и манерами школьника:

«Конечно, виноват! — заорал Парсон, подобострастно глядя на монитор. — Ты что, думаешь, что партия может арестовать невиновного?.. Между нами, старина, я рад, что они взяли меня сразу, пока я еще чего-нибудь не наговорил. Знаешь, что я скажу, когда меня приведут в трибунал? Я скажу: „Спасибо!“ Я скажу им: „Спасибо, что вы спасли меня, пока не поздно“».