Почему плакал Пушкин?

«О, как всемогуща магия разгадывания загадок!»

Участники спора явили остроумие, эрудицию, отменный слог. К сожалению, ни Бялик, ни Макогоненко ни разу не упоминают М. К. Азадовского. Его статья осталась неоконченной, но и в таком виде она представляется работой стержневой, основополагающей. Подробно, четко и ясно он излагает историю вопроса. Не скрою, что в дальнейшем изложении я двигаюсь по проторенной им колее, еще раз повторяю сделанные ходы. За итоговую обширную статью он взялся потому, что намеревался прибавить нечто новое и весьма существенное. Полагаю, что речь должна была пойти о красноярском купце Г. В. Юдине… Но, следуя латинскому девизу «торопись медленно», представим читателям ряд дополнительных справок, долженствующих упразднить неосновательную и все же живучую легенду. Надеемся, что справки говорят сами за себя и не нуждаются в связующих перемычках и переходах.

Первое слово предоставляем М. К. Азадовскому.

В дальнейшем, после ссылок на Лорера и Завадишина, продолжим пересказывать или конспектировать его незавершенное исследование.

«Из воспоминания Пущина устанавливается, что Пушкин не видал А. Г. Муравьеву перед ее отъездом, и, стало быть, всё сообщение Бартенева представляет собой эффектный, но выдуманный поздний рассказ. Главное же, что Пущин говорит вовсе не о “Послании”, а о стихах “Мой первый друг, мой друг бесценный”».

(М. К. Азадовский – Статьи о литературе и фольклоре. М., 1960, с. 444).

«1828 года, 5 генваря, привезли меня из Шлиссельбурга в Читу… В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было:

Мой первый друг, мой друг бесценный…

Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого пред самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со мною и рада, что могла, наконец, исполнить порученное поэтом».

(И. И. Пущин. «Записки о Пушкине»)

«“Мой первый друг и пр.” – я получил от брата Михайлы в 843-м году собственной руки Пушкина. Эта ветхая рукопись хранится у меня как святыня. Покойница А. Г. Муравьева привезла мне… список с этих стихов, но мне хотелось иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его».

(И. И. Пущин – Ф. Ф. Матюшкину. 24 февраля 1853.)

Из монографии Н. М. Дружинина «Декабрист Никита Муравьев»:

«поддерживалась постоянная связь с покинутым миром через А. Г. Муравьеву. Из России присылали книги, журналы и газеты».

«Е. Ф. Муравьева непрерывно снабжала сыновей запасами провизии, мебелью, утварью, книгами. Иногда по сибирскому тракту направлялись целые обозы с разнообразными грузами для декабристов».

«…официально они имели право получать не более 3 тыс. рублей в год, но пользовались каждым удобным поводом, чтобы увеличить свои наличные суммы. В письмах с оказией они просили мать заделывать деньги в посылаемую мебель, заклеивать в переплеты книг, отправлять на имя гувернантки, передавать через приезжающих посредников, наконец, пользоваться надежными купеческими адресами».

Возможно, что Е. Ф. Муравьева поняла письма сыновей, писанные пофранцузски, не столь буквально. Просьба «заклеивать в переплеты книг» относилась не только к деньгам. «Papier Monnaie» означает «бумажные деньги». Но в данных особых обстоятельствах речь идет о том, как лучше пересылать деньги и бумаги.

Письма Никиты Муравьева к матери хранятся в Архиве на Пироговке.

Стоило бы их перечитать, обращая внимание – когда и за присылку каких книг выражается отдельная благодарность, особенно, если книги эти сами по себе не так уж значительны.

А вот ходовая беллетристика. Марк Сергеев («Несчастью верная сестра», Иркутск, 1978) раскрашивает первое свидание А. Г. Муравьевой с мужем, на глазах у часовых (с. 80–81).