Побратимы

Стоп! Старт. Затаив дыхание, ждем: кто на этот раз распахнет овальную дверь, кто шагнет на землю, чтобы стать в партизанский строй?

Вот дверь открывается. В проеме, освещенном изнутри, маячит фигура моряка. На груди автомат. За плечами рюкзак. Молодцевато спрыгнув, он направляется к встречающим. Несколько твердых шагов и:

— Товарищ секретарь обкома! Докладываю…

— Андрей!?

— Я.

Рапорт не получился. Его заменили объятия.

— Опять сошлись, Андрюша!

— Да, Петр Романович. В третий раз на крымской земле.

Знакомлюсь с моряком и я.

— Андрей Бабушкин. В ваше распоряжение…

Но тут опять:

— Андрей!

— Алешка! О! И Сашка!

Кажется, никто из нас не замечает, как нервничают вражеские блокировщики, как они стреляют и шлют в небо одну за другой ракеты. Все заняты встречей.

Отправляем самолет и шагаем гуськом в лагерь. Вспоминаю о Бабушкине.

— Петр Романович! С моряком ты давно в дружбе?

— С тридцать шестого. Знаю его хорошо. Встретились мы с Андреем тут, в Крыму. Матрос зашел в Колайский райком. Послан, говорит, на работу в деревню. «Что делать собираешься?» — спрашиваю. «Были бы руки, говорит, а работа в колхозах найдется».

Вижу, душа у него по-настоящему партийная. Чувствуется крепкая политическая закалка. Видно, хорошую школу прошел в комсомоле и на флоте. В тот же день появился Андрей Бабушкин в колхозе имени Розы Люксембург. А через неделю сельские коммунисты избрали его своим секретарем.

Слушая рассказ о Бабушкине, я мысленно иду по его жизненным дорогам. Вижу Андрея среди колхозников активным борцом против остатков мелкособственнической идеологии; потом в роли инструктора Колайского райкома партии; на посту директора Азовской МТС. Помнится, была она одной из лучших. Директор же МТС Андрей Бабушкин был избран депутатом Верховного Совета республики.

— Второй раз сошлись мы с Андреем в Керчи, — продолжает Петр Романович. — Было это в январе сорок второго года, когда освободили Керченский полуостров от фашистов. Вслед за саперами пошли трактора. Пахали и часто подрывались на минах, не обнаруженных саперами. Сеяли под бомбежками и под артиллерийскими огневыми налетами. Андрея назначили директором Керченской МТС. Где было особенно опасно, там директор сам брался за руль трактора и вел машину по земле, заряженной снарядами и минами. А сегодня вот третий раз встречаемся.

Умолкаем и прислушиваемся к оживленному разговору моряков.

— Сколько лет мы не виделись?

— С тридцать шестого, семь получается.

— И опять сошлись. Повезло. Гляди еще Лешка Ющенко вынырнет.

— Нет, ребята. Не ждите Ющенко.

— Что? Погиб?

— Хуже, — объясняет Бабушкин. — На том берегу, гад. Еще тогда, на Дальнем Востоке, перебежал к самураям. Вскорости после вашей демобилизации.

— Вот мерзкая душонка. Кто бы мог подумать!..

Замолчали. Воспользовавшись паузой, мы с Ямпольским попросили моряков рассказать о себе.

…Их было четверо: Алексей Калашников — рабочий, комсомолец из Азова; Александр Балацкий — механизатор из украинского села Большой Токмак; Андрей Бабушкин — с Урала и Алешка Ющенко — кубанский казак из Усть-Лабы.

Жили парни в одном кубрике на корабле Тихоокеанского флота. Вместе гонялись за кунгасами японских контрабандистов. В одной футбольной команде играли. Общими у них были не только домашние посылки. Коллективно читались книги, письма родных и даже послания девчат.

Балацкий гордился прошлым своего дяди Владимира, который при царизме за революционную деятельность сидел в тюрьме. Калашникову было присуще чувство профессионального достоинства рабочего, каким отличалась вся их семья. В сердце Андрея Бабушкина горел комсомольский огонек. Он увлеченно мечтал о той поре, когда на карте мира окрасится красным не только территория Советского Союза. Лишь Ющенко ни о чем не мечтал и ни к чему не тянулся.

Шли годы. Крепла дружба моряков. Но в тридцать шестом демобилизация их разобщила.

А когда вспыхнула Отечественная, Алексей Калашников и Александр Балацкий опять сошлись на одной палубе, теперь уже на корабле Черноморского флота.

С этого дня Леша и Саша неразлучны. Сначала кубрик. Потом окопы седьмой бригады морской пехоты, действовавшей под командованием прославленного комбрига Жидилова. Вместе бились в составе отряда прикрытия. Раненые, вместе попали в плен.

…Темный подвал в Симферополе. Картофель, свеклу — все, что изредка бросали горожане сквозь решетку, делили честно.

Каждое утро в восемь ноль-ноль в подвал входил рыжий гитлеровец. Раскачиваясь на широко расставленных ногах, хрипел:

— Рус! Хто шелайт поехайт в Хермания? Хто есть воевайт протиф польшевик? Немецкий армий тавайт орушие… Ити, пуф-пуф! На польшевик…

Подвал молчал.

Потом пленных моряков перевели на мясокомбинат. Тут поселили на скотном дворе. Колючая проволока, железные решетки, грубые окрики гитлеровцев вперемежку с зуботычинами. На ночь — в баз. Ночлег на земле. Постелью служила изрядно потертая солома. Менялись тут не постели, а ночлежники — одни умирали, пригоняли других. В ночной тишине было слышно, как постель шелестит вшами.