Побѣдители

«Милюлюки» притихли, побоявшись, что для них произошла смена шила на мыло. Люди того поколения со смехом вспоминают, что из только что основанной «Партии свободы» вдруг пошел отток членов. Пошла гулять страшная сказка, что политические движения разрешены единственно для того, чтоб «тут-то всех и прихватить».

Года через два, когда сделалось ясным, что никто не намерен возвращать диктатуры, ПС вновь потучнела. Не чрезмерно, конечно.

А все ж многим нормальным людям было немножко страшно после снятия Правителем своих полномочий. Я могу это понять. Никогда не ломала костей (для лошадницы редкое везенье), но часто слышала от приятелей, что, когда, наконец, о чем так мечталось, снят гипс, вместо радости приходит чувство на редкость неприятное. Освобожденная рука кажется такой беззащитной, такой уязвимой… Хочется обратно в твердую повязку.

Пережившим годы революционного ужаса диктатура и была таким гипсом – ограничивающим свободу, но лечащим потихоньку кость. А главное – таким надежным… Слишком жива была еще память о перебитой руке.

Ладно, не о гипсе же Нику писать? Хотя… Отчего бы и нет, ему ведь это тоже весьма понятно. Тем больше, что он разок свой перелом получил.

Отложив бумаги, я потихоньку прокралась к Наташе. Длинные ее ресницы лежали на щеках.

– Не летайте по воздуху, я не сплю.

– Хотя бы пытаетесь отдохнуть?

– Насколько это получается – да. – Наташа наконец подняла веки. – Кто-нибудь телефонировал?

– Был звонок из редакции. Справлялись о вашем самочувствии, заверяли, что книга благополучно отправилась в типографию. Еще юный Энгельгардт, выгуливая давеча Пирата, приметил, что от вас выходил Лебедев. Спрашивал, не нужна ли какая помощь.

– Егор? Чудесный мальчик.

– Гмм…

– Что так, Нелли?

– Общение с этим младнем заставляет меня остро задуматься о собственной профессиональной неполноценности. Он в свои четырнадцать лет куда больше историк, чем я в мои двадцать три. А ведь заметьте, он даже еще не поступил на факультет, который я вроде как закончила.

– Ну, не печальтесь. Может он еще и не пойдет в историки-то. Увлечения увлечениями, а семейная стезя протоптана крепко. Сколько ж у них поколений драгун? Запамятовала.

– Наташа, да что вы такое говорите! – Возмутилась было я. – Какие еще драгуны! Егору непременно надо поступать на исторический факультет, такие блестящие способности! У него младшие братья есть, вот пусть они свои драгонады и устраивают!

Наташа расхохоталась глазами.

– Ну вы и зловредная. Поймали.

Покинув Наташу, я устроилась писать свой отчет об очередной общественной реакции. От руки, к сожалению. Наташа еще поболе моего (а казалось бы, некуда) полагает, что домашняя техника портит интерьер. У нее и панель-то в выключенном виде замаскирована под гравюру с кермесой. Домашнего ординатора у нее нет, с нее хватает того, что в редакции. У Юрия в его кабинете стоит, конечно, «Валдай» (куда же математику без машины?), но это полностью комната Синей Бороды, запретная территория. Юрий скорей позволит себе палец отрубить, чем сунуться в его электронную кладовку.

Ну да не страшно, Ник мою руку знает, разберется. У меня, кстати, не такой уж плохой почерк, хотя я, увы, отношусь уж к тому поколению, которое не учили в младших классах начаткам каллиграфии. Всего восемь лет меж нами с сестрой, а какое различие! Их заставляли обычным пером прописи выводить, нас – нет.

Ночь прошла довольно спокойно, мы с сестрой Елизаветой сменяли друг дружку часа через четыре. Еще день-другой, и ведь Наташа начнет бунтовать. Что незачем из-за нее не спать, что она вполне в состоянии сама ходить по квартире. Или я вовсе ее не знаю, или так и будет… Впрочем, я весьма надеюсь тут на сестру Елизавету. Мне с Наташей не управиться, а вот ей – пожалуй.

Когда сестра Елизавета сменила меня во второй раз, я уже закончила со своей запиской. Так что отдохнуть прилегла с чистой совестью. Сон, впрочем, не шел, так, легкая дрема, позволившая чуть расслабиться и смежить веки. Отчего-то мне полуснились-полугрезились Бусинки. А ведь надо же, уходящим-то летом я ни разу в них и не побывала! Неужели ни разу? Похоже на то. Все в столице да в Ревеле, да всякие разные новые места…

А в Бусинках сейчас так хорошо… Шелестят на ночном ветру березы, трепещет батистовая занавеска на окне, племянница Ксюша спит в своей кроватке с каким-то невыразимо ангельским личиком, какого у нее никогда не бывает в бодрствующем состоянии. Спит, крепко обнимая любимую лошадку. Ведь сколько у нее самых чудесных игрушек, так надо же – обожает это страшилище. Лошадку эту, признаться, я и соорудила на скорую руку в дождливый день. Из разноцветных лоскутов сшила голову с ушами и глазами-пуговицами, приделала к палочке. Тогда Ксюше еще трех лет не исполнилось. С каким восторгом она на ней скакала! И до сих пор любит всем сердцем, даром, что уже большая барышня, четырех с половиною годов29.