По ту сторону фронта

Во время операций у нас строго запрещалось появляться в деревнях, да и после операций можно было заходить далеко не в каждую. Обычно вся экспедиция заранее подробнейшем образом размечалась по карте, и командир группы придерживался этого плана. Так было и сейчас: несмотря на то, что целый день бойцы оставались без дела и целый день голодали, несмотря на то, что у него самого сосало под ложечкой, Патык никому не разрешил покинуть место стоянки.

Дремали. Шутками коротали бремя, шутками обманывали голод и жажду, облизывая пересохшие губы. Закурить бы, да табак тоже кончился.

Дожились казаки — ни хлеба, ни табака.

Прошлый день легче было терпеть, когда немцы кругом были.

— Ну, зато теперь спокойно, спи.

— Пожевать бы немного — вот бы и заснул.

— Нет, главное — пить хочется.

— И курить.

Да, пожалуй, при такой усталости, при таком нервном напряжении всего полезнее были бы несколько глотков холодной чистой воды и щепотка вонючего самосаду.

Едва дождавшись темноты, группа вскинула на плечи опустевшие вещевые мешки и двинулась на новую диверсию.

Ставить рапиду считалось у нас почетным делом, и все добивались этой чести. Но командир группы доверял работу со взрывчаткой не каждому, а уж если доверил, строго следил за выполнением: ведь минер ошибается только один раз в жизни. Важно было не только умение обращаться с толом, но и быстрота, и бесшумность работы: подрывник делает свое дело под самым носом у врага и времени у него в обрез. Поэтому Патык, поручив третью рапиду Парахину, человеку сильному и надежному, но слишком уж флегматичному, несколько беспокоился. Он придирчиво наблюдал за тем, как Парахин пополз к полотну, и, если бы тот сделал это недостаточно быстро или недостаточно бесшумно, Патык вернул бы его. Но Парахнн действовал правильно, и командир отдал ему взрывчатку.

По полотну проходил патруль. Немцы грохали сапогами по шпалам и о чем-то громко говорили. Говорили нарочно погромче, чтобы отогнать страшную ночную тишину. И вдруг один из них поднял автомат и, не целясь, выстрелил. Пуля просвистела прямо над нашими подрывниками, и, как всегда бывает в таких случаях, каждому казалось, что стреляют в него. Трудно было лежать и молчать. А немцы хохотали над чем-то, быть может над этим выстрелом, и даже шаги не замедлили.

Голоса патруля еще не затихли справа, а слева уже донеслось мерное грохотанье поезда.

— Пора!

Парахин рванулся вперед. Патык едва успел удержать его, схватив за ногу.

— Подожди. Пропустим этот состав. Не услыхали бы.

— Нет, не услышат: поезд шумит, и сами они шумят.

И пополз. А поезд уже недалеко. Патык опять начал беспокоиться:

— Успеет ли?.. Почему он так долго копается?.. Вот увалень! Медведь неповоротливый!.. Задорожный, ползи, — что там у него?

Задорожный пополз. А уж до поезда какая-нибудь сотня метров. Но вот и Парахин бежит навстречу:

— Куда?.. Поставил!.. Сейчас взорвется!

На этот раз подрывников не только ослепило, но и оглушило взрывом; зато дело было сделано, и группа пошла от дороги. Сзади нее взлетали ракеты, трещали автоматы, уносился скрежет железа. А впереди, как бы отвечая на этот взрыв, вспыхнуло зарево третьей рапиды Анищенко.

Теперь можно было подумать и о пище, и о воде, и о табаке. В отдельном домике, прямо у лесной дороги, подрывники вдосталь напились, перекусили и услыхали рассказ о той панике, которую вызвали среди немцев эти крушения, непрерывно следовавшие одно за другим. Население окружных деревень каждый день силком гонят ремонтировать путь, подсыпать песок, убирать обломки и трупы. Все это сохраняется фашистами в строгой тайне. И хозяин домика, рассказывавший все это партизанам, несмело намекнул им, что по фашистским «законам» он тоже рискует жизнью, принимая у себя неизвестных людей и рассказывая им такие вещи.

— А мы и не скажем никому, — успокоил его Патык.

Тогда хозяин решился:

— Да это вы, наверное, сами и взрываете?

— Нет, мы с немцами живем мирно, — улыбнулся в ответ Патык.

Той же ночью группа дошла до железной дороги Брест — Барановичи и благополучно перебралась через нее, хотя к западу от этого места фашисты, взбудораженные диверсией Анищенко, все еще шумели: пускали в ночное небо ракеты и палили по кустам из автоматов.

В лесу Патык развернул карту, накрылся с головой плащ-палаткой и, светя себе фонариком, сориентировался: надо было идти на соединение с Анищенко. Он взял направление по компасу и повел группу по непроглядно темному лесу.

Это нелегко — встретиться ночью двум маленьким группам: ведь громкие сигналы подавать нельзя и огня зажигать тоже нельзя. Иногда люди часами ищут друг друга около намеченного места. Но на этот раз встретились удачно. Когда Патык подал знак — три негромких хлопка в ладоши, из темноты ответили двумя такими же хлопками. Чтобы окончательно удостовериться, он тихо свистнул три раза, будто какая-то птица проснулась. Этот сигнал тоже был принят. И вот уже бойцы обеих групп смешались, здороваясь, обнимаясь, поздравляя друг друга с победой.

— Это вы там трахали?

— Мы… Вы тоже давали! Освещали нас так, что сидеть в лесу было страшно.

— Здорово!