У молодого Достоевского в «Белых ночах» такой женщиной становится Настенька, девушка с виду невинная и вместе с тем условно «уличная» (как Соня Мармеладова или Настасья Филипповна), поскольку встречает ее рассказчик на улице, ночью, одну, что и в безнравственном Париже в ту эпоху было неприлично пусть и для бедной, но благовоспитанной девушки. Живет она с бабушкой в собственном домике с мезонином; домик сдается жильцу, которого она любит, ждет и за которого надеется выйти замуж. Повстречав случайно рассказчика-мечтателя на пустынных улицах ночного северного города, то есть на пустых страницах книги, что он тщится сложить в своем воображении, Настенька вовлекает поэта в новое повествование, хаотичное и вместе с тем однонаправленное блуждание по тексту, ведя рассказчика к развязке, где она должна исчезнуть. Точно так же, как прохожая из одноименной поэмы Бодлера, которая только поманила поэта, показав ему оборку нижней юбки и ножку, положила начало первой строфы, а потом удалилась на встречу с другим, своим возлюбленным, ушла с другим мужчиной или умерла, была убита, утоплена, задушена, как парижская гризетка Мари Роже из «Тайны Мари Роже» По. В любом случае поэт-фланер в лабиринте большого города одинок, он должен быть один – двое не могут писать одну и ту же книгу. В противном случае поэт перестанет быть поэтом, перестанет быть фланером. Создав семью, заведя детей, он, как герой новеллы Бодлера «Фанфарло», утратит новый, современный взгляд на мир и превратится в обывателя, политика, социалиста. Неудивительно, что, отдав дань этой романтической традиции, создав персонаж праздного одиночки, поэта, фланера и мечтателя, последнего романтика Франции Самюэля Крамера, являющегося персонификацией самого поэта в юности, и отмежевавшись от него под маской иронии, Бодлер покончил с этой старой прозой и вновь отправился в свое поэтическое странствие по городу в поисках новых «цветов зла», создавая великий парижский миф. Образ современной городской женщины (будь то случайно встреченная на улице парижанка – прохожая Бодлера, русская девушка Настенька, готовая сбежать от бабушки, хранительницы традиционных семейных ценностей, с первым встречным, жильцом-студентом или мечтателем у Достоевского, парижская гризетка Мари Роже и даже подразумеваемая королева из «Похищенного письма» По) настойчиво ассоциируется с явной или латентной проституцией, продажностью, причем зачастую вкупе с убийством. В рассказе По «Тайна Мари Роже» молоденькая парижская гризетка тоже живет со старушкой-матерью в собственном доме-пансионе, который сдается жильцам. Она необычайно хороша; работает недолгое время продавщицей в парфюмерной лавке, благодаря чему становится известной в своем квартале; исчезает загадочным образом на неделю, после чего бросает работу, продолжает жить с матерью, и у нее появляется жених. Потом она опять исчезает, и вскоре ее труп с синяками от пальцев на горле вылавливают в Сене рыбаки.
Скованный рамками романтической традиции, молодой Достоевский оставляет своих героев невинными, не приводит их к трагической развязке, которая словно вызревает в недрах этого болезненного повествования и после каторжного опыта автора реализуется в его последующих произведениях, возведших его на пьедестал национального гения. Но он рисует эпохальную картину призрачного города на болоте, заключенного волею одержимого идеей современности русского самодержца-реформатора в холодный и скучный гранит. Ирреальность, фантастичность, призрачность Петербурга давно являются составной частью петербургского мифа, транспозицией мечты в литературу. Населяя дневное пространство призраками, антропоморфными образами домов и перемещая центр повествования в сумерки, так называемую «белую ночь», когда город для рассказчика становится другим – пустынным, знакомым и понятным, так как в нем отсутствует толпа, автор превращает его в свой «каприз», то есть город невидимый, нереальный, такой же нереальный, как и Париж По, где тот ни разу не был, как старый Париж Бодлера, «которого больше нет»[177], который исчезает в гигантской перестройке, затеянной Османом. Все трое бьются над воссозданием города былого, прошедшего, несуществующего, но именно в силу своего небытия подстегивающего литературное воображение. Город-призрак, город-миф заражает своей призрачностью, фантасмагоричностью само творческое мышление, которое в свою очередь трансформирует городские реалии в причудливые (bizarre) образы, соединяющие в себе несоединимое: «звездное небо» и белую ночь, юную деву и продажную девку, американский громоотвод и орангутанга с опасной бритвой в ночном Париже, семь двойников Вечного жида, зловеще фланирующих навстречу поэту-фланеру. Этот город воплощает целую цивилизацию коллективной мечты, в нем ходят нереальные люди, они испытывают нереальные чувства, совершают нереальные поступки и рассказывают нереальные истории, которые последующие поколения критиков возводят в национальный литературный канон.