По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

В поэзии По его излюбленная тема – смерть «прекрасной молодой женщины» – предстает идеально возвышенной. Но есть и другой По, живописующий антиидеальную, антиромантическую картину смерти и распада. Эти два Эдгара По ведут драматический диалог друг с другом, подобно Уильяму Уилсону и его двойнику. Героиню рассказа Мари Роже, как Офелию, находят плывущей мертвой по реке. Поэтичность, с которой описана смерть Офелии у Шекспира, красота мертвой Офелии у Милле или у Артюра Рембо: «По черной глади вод, где звезды спят беспечно, / Огромной лилией Офелия плывет»[970], – это то «идеальное», что присуще и поэзии самого По. В рассказе же о Мари смерть красавицы гризетки выглядит отвратительной и страшной. Она описана не в «идеальном», а в слишком «реальном» свете: «Лицо мертвой было налито темной кровью, которая сочилась изо рта. Пены, какая бывает у обыкновенных утопленников, заметно не было… Согнутые в локтях и скрещенные на груди руки окостенели… Шея была сильно вздута…»[971]. По приводит и подробные описания протоколов исследования разложения (decomposition) утопленников, чтобы ознакомить читателя с «философской основой этого предмета»[972]. Очевидно, что слова «философия» и «декомпозиция» не могут не вызвать ассоциацию с интересующим нас эссе. Эйзенштейн, подчеркивая «родственность обоих сочинений и единство мотива в них», в частности, отмечает: «…анализ “Ворона” есть совершенно такая же пристальная “декомпозиция” средствами исследования прекрасного образа “совершенной Красоты” созданного им стихотворения. Сличая “Тайну Мари Роже” с анализом “Ворона”, мы видим, что в обоих случаях дело идет о “субститутах”, о различных обликах, которые принимает рельефная неотступность темы, о которой поет поэт….На этот раз – под видом литературного анализа “как труп” расчленяя, разлагая и разымая тот общий образ стихотворения, в который как бы воплотилась душа любимой им Линоры»[973]. Как заметил М.Б. Ямпольский, «стремление к повторному переживанию (изживанию) мучительной страсти, табуированной императивом сокрытия, приводит, по мнению Эйзенштейна, у По к фундаментальному метафорическому сдвигу… Реальное тело любимой заменяется “телом” текста, подвергаемым аналитической вивисекции»[974].

Нельзя не сказать здесь и о другой, чрезвычайно интересной аллюзии. Почти анатомическое путешествие По в область своего стихотворения Эйзенштейн сравнивает с историей Данте Габриэля Россетти. Художник и поэт, основатель Братства прерафаэлитов, Россетти (1828 – 1882) какими-то сторонами своей жизни и творчества связан с По. Когда его возлюбленная, изображенная на многих его полотнах и, кстати, знаменитая модель «Офелии» Милле, Элизабет Сиддал[975], умерла, он в порыве горя бросил в гроб свои неопубликованные сонеты, посвященные ей. Через некоторое время он решился раскопать могилу и достать рукописи, после чего книга стихов, буквально вынутых из гроба, была издана в 1870 г. Эта аналогия с Россетти представляется нам одним из интереснейших мест реконструкции Эйзенштейна. Она оправдана со многих точек зрения, тем более что первое опубликованное стихотворение Россетти «Небесная подруга» («The Blessed Damozel», 1850[976]) и картина с тем же названием навеяны «Вороном» По. Эйзенштейн проводит восхитительное по глубине и поэтичности сравнение: