По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

«Утопия литературы» – известное эссе Жерара Женетта о Хорхе Луисе Борхесе – полемически приобщало иносказания аргентинского прозаика к сфере филологии, одновременно намечая контуры некоего идеального, совершенного метода, где в освобождении от позитивизма возникал новый смысл традиционных категорий литературоведческого репертуара, где выявлялась безупречная взаимосвязь истории письма и истории чтения. Восприятие текстов Борхеса в контексте филологического знания действительно требует перестройки отношения к привычному терминологическому аппарату. В системе обратных временных перспектив и анахронизмов («Пьер Менар», «Кафка и его предшественники»), в парадоксах «искажения классификационного процесса»[919] расшатывается ученически устойчивый смысл понятий «преемственность», «предшествование», «влияние», «диалог», «мировая литература», «национальная литература». Линейность филиаций неизменно сталкивается в мире Борхеса с разветвленностью (bifurcación) литературного процесса, а возможное значение всякого рода предшественников (precursores) для всякого рода последователей оспаривается визионерской перспективой предвосхищений (prefiguración) и предвестий (pronóstico): так, «Ватек» Бекфорда предвещает Де Квинси, По, Бодлера и Гюисманса, а Готорн предвосхищает жанр детектива, изобретенный По. В свою очередь, национальное своеобразие («Аргентинский писатель и литературные традиции») если и заявляет о себе, то не словами, а умолчаниями (intersticios), будучи изначально дополнено возможностью приобщения к бесконечной (по-элиотовски неизмеримой?) универсальной традиции, выстраивающейся в столкновениях и соположениях ключевых слов, образов, метафор культур Востока и Запада.

Женетт считал, что литература у Борхеса предстает как обратимое искривленное пространство, и соотносил такое восприятие литературы с пристрастием писателя к повторам, сближениям и параллелизмам: «Содержание некоторых его эссе, – писал Женетт, – сводится к краткому перечню (в оригинале catalogue. – М.Н.) различных интонаций, которые принимают на протяжении веков отдельные идеи, темы, метафоры»[920]. Здесь возникают очень важные для понимания текстов Борхеса слова «каталог» и «интонация»; привлекается внимание и к основополагающему для Борхеса мотиву классификаций. Само же развитие пристрастия Борхеса к каталогам (перечням, спискам), как и неизменное внимание к интонации, могут рассматриваться в связи с динамикой его писательского метода, в контексте обустраиваемой писателем системы дополнительностей, в поле которых проявляется метаморфность порядка и хаоса, сна и реальности, письма и чтения[921].

Метод Борхеса – его литературный путь – может, согласно Б.В. Дубину, рассматриваться как движение «к… условной точке зрения читателя как основе поэтики, как принципу письма, началу писательских координат», как обустройство «мизансцены письма-чтения (воздействия и восприятия) в театрике, одним из актеров которого выступает и “сам”» Борхес[922]. Подразумеваемая «театральность» чтения входит в систему сюжетных констант, участвуя в интерпретации Борхесом всеобщих свойств мыслительных процессов и, соответственно, в смыслопорождающей игре текстовых переплетений[923]. В координатах современности всякий результат деятельности мысли, воплощенный как в художественном слове, так и в слове учительном (философском или теологическом), научном (математическом, физическом), преображается «эстетическим событием» (hecho estético) перечтения в новые «вымыслы» (ficciones) или в дарованные читателю его воображением «находки-открытия» (invenciones) всегда нового и всегда таинственного литературного смысла[924]. С другой же стороны, театральность чтения опосредованно может отсылать к глубинным пластам культуры восприятия письменного текста: к первичной рецептивной близости зафиксированного на письме и разыгранного на сцене, реконструируемой начиная со времен античной классики[925].