По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

В настоящей главе сравниваются три стихотворения трех поэтов: «Альбатрос» Шарля Бодлера, «Владыка острова» Стефана Георге и «Фламинго» Райнера Марии Рильке, связанные общим образом – образом птицы, который выступает в этих текстах в качестве поэтологического, то есть образа самой поэзии.

Старинное сравнение поэта с певчей птицей, а лирической песни – с птичьей, подчеркивающее естественный и свободный характер поэзии, становится особенно востребованным в те периоды, когда литература сближается с фольклором и стремится сентиментальное (в шиллеровском смысле) содержание современной эпохи выразить в наивных формах народного творчества. Одним из таких периодов в истории немецкой поэзии была эпоха «Бури и натиска». В балладе И.В. Гёте «Певец» лирический герой сравнивает себя с певчей птицей, для которой награда за песню – это сам процесс пения, творчество. Когда А. Фет переводит строку «А я пою как соловей на ветке винограда»[572], он усложняет Гёте, у которого никакого соловья и винограда нет. В оригинальном стихотворении сказано проще: «Я пою, как птица, которая живет в ветвях» – «Ich singe wie der Vogelsingt, der in den Zweigen wohnet»[573]. Как известно, эпоха Гёте противопоставляла естественную поэзию (Naturpoesie) искусственной (Kunstpoesie), и птичье пение было синонимом безыскусной народной лирики и подражаний таковой.

Если же вспомнить о том, что, согласно гипотезе И.Г. Гердера, человек создавал язык, слушая и подражая птицам, то птичья песня – это прообраз не только поэзии, но и человеческого языка, песен человеческих, ибо песня (ода) была, по Гердеру, праязыком человечества[574]. Гердер и другие философы языка его эпохи понимали птичью песню как метафору языка природы. Так, предшественник Гердера, теоретик немецкого классицизма И.К. Готшед высказывает гипотезу о возникновении человеческого языка из подражания птичьему пению[575]. При всем различии воззрений на природу искусства и классицист Готшед, и штюрмер Гердер полагали, что язык берет начало в поэзии, поэзия же – в музыке, а мышление развивается от поэтически-стихийного истока к рационально-логической норме[576]. Обсуждая проблему поэтического творчества, Гердер считал, что поэт изначально должен уловить музыку будущего стихотворения, его ритм, интонацию, то есть музыкальную стихию, из которой потом возникает словесный ряд.

Этим же законам, согласно теории Гердера, подчиняется и переводчик лирического текста. Саму поэзию можно отождествить с переводом – музыкального языка на язык слов. В стихотворении смысл музыкален, а музыка осмыслена. Вспомним строку из Мандельштама: «он опыт из лепета лепит / и лепет из опыта пьет»[577]. Не будем останавливаться на общеизвестном факте, что идея музыки как внутреннего, духовного языка является ведущей в романтизме и символизме. Сама музыка романтиками понималась двояко: не только как звучащая, но и как «беззвучная» – своего рода выражение чистой духовности.

Попытку обоснования универсального языка предпринимает Вальтер Беньямин. Внешне его статья «Задача переводчика» (1923)[578] посвящена теории перевода, однако, по сути, Беньямин высказывает гипотезу о сущности языка, которую усматривает в так называемом «чистом языке». Чистый язык есть, с одной стороны, умозрительная философская конструкция, при помощи которой Беньямин хочет решить основную проблему герменевтики – проблему понимания; а с другой – он применяет ее к проблеме перевода. Поскольку речь здесь идет о соотношении музыки и слова, соотношении чистого языка и языка национального, уместным представляется сопоставление двух теорий перевода. Первая теория принадлежит Роману Якобсону. Согласно Якобсону, лирика непереводима: в лирическом тексте смысл настолько связан со звучанием, последовательность мыслей настолько слита с последовательностью звуков, что перевод объективно становится невозможным. По Якобсону, перевод возможен только как творческое переложение, то есть создание нового произведения искусства на другом языке[579].

Тезис Беньямина – лирика переводима, и переводимость (Übersetzbarkeit) есть фундаментальное свойство лирического текста: чем поэтичнее лирический текст, тем большей переводимостью он обладает. Для обоснования своего тезиса он постулирует так называемое существование посредника между национальными языками, который обозначается им как «чистый язык» (reine Sprache). Чистый язык предшествует национальным языкам и проявляется в каждом из них по-разному, ибо всякий язык обладает собственным «способом производства значения» (Art des Meinens). Наиболее индивидуальным способом производства значения обладает лирическая поэзия, и потому именно лирический текст представляет собой в высшей степени оригинальную форму осмысления чистого языка внутри языка национального. Перевод потому и возможен, что между двумя языками есть посредник – чистый язык.