Площадь Разгуляй

В «перевязочной», где мне снимали гипс, увидел однажды гада–захватчика нашей разгромленной квартиры по Доброслободскому переулку, 6 — Михаила Иосифовича Короля. Ненужными комплексами он, точно, не страдал. Потому, в отличие от Степаныча, — который с обидой порядочного человека отказался наотрез от реквизированного у кого–то жилья по Скатертному переулку, — ворвался в нашу квартиру, не ожидая, пока чекисты увезут меня из нее. Вломился в еще теплый бабушкин дом, как позднее попытается забраться — в еще теплый крымский татарский дом — все та же «королевская» рать. Нашу квартиру «устроил» Михаилу Иосифовичу его брат Мирон Иосифович Король. Как раз, — в конце 20–х годов, — занимался он, в качестве начальника политотдела войск ОГПУ, «окончательным решением» крестьянского и казачьего вопросов. Но добыл он любимому брату не только наше жилье, но и службу: лично рекомендовал обладателя вполне достаточного четырехклассного образования Михаила Иосифовича в «органы». Где тот, не по–кладая рук, — ручной оказалась работа, — и в поте лица, трудился с 1918 по 1939 год. Когда Мирона Иосифовича, наконец, замели и, по Закону Возмездия, «опустили» 22 февраля 1940 года в Варсонофьевском. Эти приятные подробности опекун мой сообщил мне потому, что знал не только время исполнения, но и самого Мирона Иосифовича из–за близости того к Фриновскому. Жил и издох этот Король под кличкой «Сергея Наумовича Миронова». Дезертировав в 1917–м из армии, он, переждав «кто кого?», пристал к красным. Познакомился с Фриновским и оказался в ЧК. Там повкалывал он сперва на экзекуциях, но особо отличился на провокациях, и пошел, пошел вверх, благо, как и брат, комплексами обременен не был. И к моменту своего ареста достиг высочайшей палаческо — «дипломатической» должности — начальника Второго (оперчекистского) отдела народного комиссариата иностранных дел СССР! Стал «дипломатом» на крови — больша–ая кровь была за его плечами! Реки крови. Войска, где Мирон Иосифович комиссарил, вырубали советских граждан районами, улусами, станицами, областями…

По сей день помнят о том внуки и дети зарубленных, чудом уцелевшие в вакханалии всероссийских казней 20–х и 30–х годов…В 1938–м Мирона Иосифовича бросили на Москву. Весь год и начало следующего выманивал он из–за рубежей и отстреливал дипкорпус посольствами, а тут, в столице, — этажами и блоками дома по Фуркасовскому переулку. Год дырявил чужие головы, вроде бы не чуя ствола за собственным затылком. Чуял! Как еще чуял! Патологический трус — с ума сходил от ужаса перед надвигающейся смертью. И топил, топил в крови страх перед расплатой, страшась поднять на себя, бесценного, собственную руку…

И вот, замели… Тут же выкинули со службы беззаветного трудягу Михаила Иосифовича, испоганили увольнением славную его биографию, поломали дело жизни исполнителястахановца, в просторечии — по Степанычу — «козлобоя» из дома № 7 по Варсонофьевскому. Где двадцать лет Михаил Иосифович стрелял «с метра» в затылки полчищ врагов народа. Как и брательник его прикрываясь кличкой «Михаила Осиповича Михайлова»… Дались им, паскудам, эти клички! Зачем они им?

Быть может, они еврейство свое прятали от палачей–коллег, чтобы не гнали, не корили «за жидовство»? Или маскировались, чтобы спрятать, скрыть честные имена еврейских отцов и дедов. Укрыть от страшной славы избранного детьми и внуками ремесла? Кто теперь в этом разберется?.. Однако же миллионы евреев имен своих, доставшихся от родителей, не скрывали никогда. Даже знаменитые Берманы с Фриновскими, даже и палачи с Варсонофьевского — Браверман тоже, Фельдман, Гутман, Песахович, Ривкин, Славутский, Хаскин, Рубин, Горц…

Правильно Шехтер сказал:

Ночами не склонялся я над Торою,
Не слушал в синагоге хитреца.
Но не менял фамилии, которая
Досталась мне от деда и отца.

Михаила Иосифовича Короля я запомнил с 1929 года. По–том встретил в 1934–м, когда со Степанычем впервые решился зайти на пепелище, во двор своего дома. Что он — палач, понял, когда однажды столкнулся с ним, выходящим из проходной дома № 7 по Варсонофьевскому. Промелькнуло лицо преуспевающего сутенера, наглые, на выкате, жизнерадостные, кругового обзора, еврейские глаза. Прижатый к толстым губам нос стрелой, поэтическая — в кудельках — шевелюра. Помесь хорька и актеришки на ролях героя–любовника, какие непременно наличествуют на периферии Яроновских гротесков.

Здесь, в больничке, он сидел, ссутулясь, у столика медсестры — готовился к процедуре. Я знал, что те, у кого пропуска при увольнении не отбирают, — в резерве, на случай, когда исполняемые идут косяками и штатные «козлобои» не справляются.

Видно, очередной был аврал. Он внимательно смотрел на иглу.