Читаем Площадь Разгуляй полностью

В камере тюремного блока «2», где теперь меня содержат, стерильная чистота. До блеска натерт паркет (когда–то здесь были номера гостиницы «Россия», в одном из которых родился Эфраимсон!) и яростно пахнет вощиной, как в мстиславльском доме деда. Сверкающие раковина и унитаз, прикрытый крышкой из прозрачного триплекса. Аккуратная койка, застеленная свежим бельем и нарядным одеялом. Столик. Непривинченный!

Стул. На большом окне — намордник, но стеклянный, «морозко», и в камере светло. На полу — коврик–дорожка. Фисташковое покрытие стен. Выбеленный потолок. В центре его — полуплафон, а не слепящая сутками лампа под сеткой над дверью, как в обычных камерах. Вертухаи вежливы и предупредительны. Нормальная еда. Попросишь — добавят. Даже молоко на завтрак! И две бутылки «Боржоми» на день… Сила!

Спасибо Авербуху. Исаак Израилевич право имел воткнуть меня, после больнички, во 2–й, больничный блок — в «красный уголок», в «Ленинскую комнату» Лубянки. И воткнул! Еще раз спасибо старику…

Конечно, и наверно, попал я во 2–й блок и из–за явления туда моего «братца» Голованова. «Сынка» Степанычева, ученика по летному делу. «Большого, — говорили шепотом, — человека».

Хотя ничего такого я в нем тогда не замечал. И тут, в больничке, тоже.

…Кайфование во 2–м блоке длилось обидно мало — суток пятнадцать.

Тогда, ночью, со свитой, забежал Хряк Паскудович (в миру Илья Павлович Сосин) — тогда врио начальника следственной части Лубянки. Выпучился: кто такой — курортник этот?!

Убра–а–ать!!! Убрали. Перевели снова в камеру 6–го блока. И все пошло–поехало по–старому. Главное — с голодухой. А ведь я только оклемываться стал после «братьев» моих. Есть начал – желудок стал принимать еду. Мне бы ее любую, чуть побольше, да почаще — ведь рос же я, самый пик роста начинался… Так нет же, — срезал меня, гад, влет! Тоже брат по отцовой крови. Но…

Тоже, не чуя за затылком своим тройным, кабаньим, ствола «козлобойского»… Закон Возмездия — «он всегда закон», говаривал мой Степаныч, не ошибаясь. Но мне–то, мне от того не легче было, что через 12 лет расстреляют подонка-Сосина. Мне еда нужна. Чтоб не только выжить и вырасти, но не срезаться под конец: мой новый следователь Фатов — тих но не прост! Ох, не прост! Он тот самый «добренький» в классической паре оперов после пары недобрых — контрастный персонаж чекистской игры в «победу справедливости над самоуправством». «Ловцы человеков…»

Худо только, что и он — еврей…

Вседержитель милостивый! Неужели Ты все испытываешь и испытываешь стойкость мою? Но зачем? Для чего? Или мало мне прежних Твоих испытаний?… Господи, воля Твоя!… Хоть бы Ты испытал меня на чем–нибудь ином — ведь нет же предела ни избирательности Твоей, ни моему желанию служить Тебе в милосердии Твоем… Или Ты, из избранного для вечной порки народа своего, меня наперед поставил — для зачина?! Ропщу…

Что–то изменилось и в следственном корпусе. Ожидаемо изменилось.

<p><strong>Глава 124.</strong></p>

В первый день после изгона из больнички со мною, как в приличной московской юридической консультации, знакомится молодой, лет двадцати пяти — двадцати восьми, следователь:

— Капитан Фатов Евгений Григорьевич. Можете обращаться ко мне просто по имени и отчеству.

А интеллигентнейшая морда, как у «братьев», — чугунная…

Ого–го! «Просто», — подумалось… Тем не менее, через парутройку дней мы, если не на «ты» между собою, то по фамилиям. Без «гражданина начальника». В самый первый день нашего знакомства Фатов, — педалируя события, — предупредил:

— Мы должны по–быстрому просмотреть следственные материалы. Осмыслить: что остается, что изымается. Взвесить, что получилось. Сложить дело. И подписать «206–ю», — окончание следствия. А там — определение тебе, по суду ли, по Особому ли совещанию. Это — как решит начальство… Мнение моё: судить тебя следует! И судить строго!… (Спокойная многозначительность голоса. И, сорвясь тут же!) — Ведь надо же было, бля, написать товарищу Сталину такое письмо? Главное — так его отправить?!

— Что вы все одно и тоже — «письмо»! «письмо»! Разве я, гражданин СССР, не имел права написать главе государства…

Нашего, советского государства, о деле страшном, недопустимом в нашем обществе?! Или я должен был молчать?

— Молчать не должен был. Должен был сообщить… ну… пусть товарищу Сталину… Только ты не изображай невинность!

Написав совершенно конфиденциальное по смыслу и содержанию письмо ты… Ты как отправил его?! Ты так отправил письмо, чтобы вся цепочка, по которой оно по твоей милости запущено было, непременно прочла его! И оно, — будь спок, — было прочтено до товарища Сталина сотней совершенно посторонних людей! Так вот, засранец! Ну, как ты его запустил: без конверта, без грифа, без предупреждения, что посторонним читать его не следует…

— Но откуда я знал, что письмо, отправленное главе государства, кинутся читать эти самые посторонние? И откуда они возьмутся — посторонние — в самом ВЦСПС? Во Всесоюзном центральном совете профессиональных союзов?.. Это же такое учреждение!.. Школа коммунизма!

Перейти на страницу:

Похожие книги