Площадь Разгуляй

Потому жизнь свою феерическую доживал страшно, ежечасно ожидая ареста и крысиной гибели в Варсонофьевском подвале. Слава Богу, упокоившись «в своей постели», безропотно до часу того «отъезжая» в ссылки и позор «военных округов» и заискивая до последнего дня — когда бояться давно некого было — перед последней шестеркой с Новой площади…

С моей женой мы были дружны с ним многие годы. Поэтому знаем, что он пережил. Недаром интеллигентный Бродский аккуратно напомнил всем нам:

…Воин, пред коим многие пали стены, хоть меч был вражьих тупей, блеском маневра о Ганнибале напоминавший сред волжских степей.

Кончивший дни свои глухо, в опале, как Велизарий или Помпеи… Спи! У истории русской страницы хватит для тех, кто в победном строю смело входили во вражьи столицы, но возвращались в страхе в свою…

…И вот — знамение. Предупреждение. Ничем иным событие ТО быть не могло!

Мысль эта пришла в критическое для психики моей время — в одну из ночных схваток у Волги тогда между карателями — силою огня пытавшимися заставить нас «разгружать» ТО, что осталось от загнанных восемью месяцами прежде в нефтеналивные баржи и там сгноенных людей, — и нами, порастерявшими разум из–за увиденного в трюмах.

Быть может, — и скорее всего — осенение явилось потому, что сцепившись с армейской силой, на поверку такою же беспощадной, что ворвалась в Дом Сегалов, мы, в безумии безудержного кровопролития, ощутили безмерное счастье освобождения из–под руин химеры удушающего волю и парализующего силы подлейшего, как оказалось, того самого «здравомыслия» — нашей способности услужливо позволять преступной власти безнаказанно отправлять нас под нож.

Именно поэтому ЗНАМЕНИЕ происшедшего в Москве у Разгуляя события воспринял я как ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Конечно же, не относящееся к «красноглинскому» беснованию. Но — в силу его еврейской знаковости — к еврейству, судьба которого тогда же и обозначилась. Разумеется, к еврейству Европы… К нам с вами тоже.

Но из–за того, что осмысление значения происшедшего у Сегалов шло на фоне освобожда–ющего душу боя с убийцами, когда своя жизнь ничего не стоила и оценивалась лишь возможностью уничтожить вражескую. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ невольно «отливалось» в «оружейный» металл латинского номоканона: ПРЕДУПРЕЖДЕННЫЙ ВООРУЖЕН!

Не услышали его: Не поняли? Не вняли? А было–то оно не единичным — только в 1936–1939 годах множество семей боем воспротивились арестам!

Тем не менее — кто возьмется судить толпами ушедших в смерть, но так и не поправших ее смертью? Все они жертвы. И кто–то сказал предельно точно: «В любом случае положение жертвы — не пьедестал почета, и если нам есть чем гордиться, то, согласитесь, не тем, что нас убивали, изгоняли, жгли и травили, а тем, что, в отличие от других, которым тоже доставалось от более сильных, наглых и жестоких, мы как народ сумели устоять и выжить…».

Отвратительно обрекать на глумление миллионы жертв террора – сталинского ли, гитлеровского ли, вымазывая их Величайшую Трагедию патокою «…героизма Европейского еврейства». Не приходит же никому в голову марать память о десятках миллионов жертв ГУЛАГа «мужеством» их!

Героизм — повторяю — понятие штучное. И предельно обязывающее. Ищите героев. Их и из нашего маленького народа — не счесть.

И не только для заполнения мест на пьедесталах. Но для нас с вами. Ведь наша история Большим Погромом и ГУЛАГом не кончается. У нас еще все впереди. Мы еще не то увидим, если доживем и сохранимся для увидения.

Только Сегалов не забывайте! Не героев. Так, на всякий случай.

Они завещали нам, как надо вести себя каждому из нас. Вечная им память и пухом земля.

Маршалу Жукову — тоже. Отмытое временем от Большой Крови, имя его останется и в нашей еврейской истории. Только… Давайте побережем наши слезы, чтобы пролить их над чьим–либо более достойным прахом…

Не слова же ради, в том самом стихотворении «На смерть Жукова», поэт, а значит, пророк, сказал:

…Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской области с ними? «Я воевал!»?..

Глава 91.

По проторенной от Иосифа и от мамы с папой тропке подходили новые ходоки. Приносили письма — нам, и еще те, что отправлять дальше. Расспрошенные нами, ходоки оставляли новые фамилии зэков, новые адреса лагерей, письма из которых почтой никогда не шли, отнесенные к разряду бесполезных грузов. Мы с Аликом так не думаем. Пытаемся сломать подлую практику шпалоносцев — письма отправляем тем, кому они предназначены, кто бессонными ночами ждет их, кто жизнь отдаст, чтобы только прочесть, чтобы в руках подержать, чтобы прижать к лицу… Отправляем, хотя, конечно, делаем этим ничтожно мало в сравнении с предком моим Гаазом, с мамой.

Ведь одной операцией, спасающей тоже «бесполезного» зэка, она перекрывает наши усилия за год, наверно.