Пляж

Самодисциплина, график, ни минуты потраченного впустую времени – ещё в Ленинграде Андрей решил, что его жизнь отныне будет строиться и стоять на совершенно других основах. Не на гуманизме, милосердии и прочих глупостях, впитанных с молоком матери в прошлой, потерявшей смысл, не оправдавшей себя жизни, а на жёсткости, твёрдости и несгибаемой воле. Он поставил себе цель каждый день писать. Невзирая на усталость, боль и тяготы ссыльной жизни, он должен писать хотя бы страницу в день, чтобы рассказать людям о своём аресте, ссылке, оставить будущим поколениям хоть крупицу правды. Хотя бы для своего будущего сына, которого он мечтал воспитать с Мартой закалённым и сильным.

Он твёрдо вознамерился в ссылке учиться всему и у всех. Освоить любое ремесло, требующее ручной работы, и освоить в совершенстве. Много и с пользой читать. Книги составляли больше половины из привезённых им с собой на остров вещей. Он разложил их по полкам в той очерёдности, которую для себя избрал: философия, право, физика, астрономия. Кроме того, каждодневный, самозабвенный труд. Он ввёл для себя особую систему наказаний, которая, по мнению Андрея, логично вытекала из выбранного им пути самодисциплины. Его день должен быть расписан даже не по часам, по минутам. Если он что-то не успевает или сознательно избегает делать, задача автоматически переносится на следующий день, но с добавлением двух новых задач, в исполнении не менее, а то и более сложных.

Свой ссыльный опыт, все эти годы в отрыве от друзей и близких он должен обратить себе во благо. Он должен покинуть этот остров на окраине мира победителем, доказать, что полнота жизни, её непобедимая, нетлетворная суть способна взойти и дать плоды где угодно. Андрей чувствовал, что островная жизнь может и должна очистить его, вылепить, как из глины, нового человека, нового Андрея, а, когда глина высохнет, отколоть всё лишнее, налипшее, как грязь.

Глава 3

Утро омрачило неприятное открытие. Кто-то разбросал по огороду весь мусор, который Андрей так тщательно собирал вчера, тем самым лишив тяжелую, многочасовую работу Андрея всякого смысла. Кроме того, кто-то перерезал электрический провод, тянувшийся к дому, лишив их света.

Полный желания разобраться в случившемся и наказать виновных, Андрей отправился к начальнику порта Егорову. Тем более, что пора было отмечаться.

– Это Иван Иваныч, сосед ваш – обескуражил Андрея Егоров.

– Как, откуда вы можете знать?! – воскликнул Андрей.

– Профессия такая – всё знать, – хмыкнул в усы начальник порта. – Эти ваши счетоводы – самый подлый народец из всех. Другой бы просто дал в морду, а этот не поленился, встал спозаранку, напакостил и сбежал.

– Да за что в морду-то?

– Не любят вас в поселении – с досадой, как будто сочувствуя Андрею, сказал Егоров. – Комиссаром прозвали. Не пьёте, с женой душа в душу живёте. На других свысока смотрите.

– Так что же мне делать, с Иван Иванычем этим? – опустив голову, спросил Андрей.

– А, разбирайтесь сами – махнул рукой Егоров. – Моя бы воля, я бы его еще двадцать лет назад, когда он только появился здесь, к стенке поставил.

– Ну ладно, мне ехать пора – вставая и делая вид, что разговор закончен, сказал Егоров.

– Куда путь держите? – как можно доброжелательнее, даже в какой-то былинной манере спросил Андрей.

– В Чугуйск – сказал, как отрезал начальник порта.

– В город? – сам ещё не осознавая нахлынувших чувств, спросил Андрей.

– Город, скажете тоже. Так, городишко засранный, разве что к нам самый ближний. Но вам и туда путь заказан – непонятно, чему радуясь, важно произнес Егоров.

Глава 4

Кажется, прошло полгода или больше. За временем на острове никто никогда не следил. Каждодневные пакости Иван Иваныча, открытая, нескрываемая вражда с окружающими и новость о расположенном совсем рядом городе надломили Андрея.

Каждый день теперь он ходил на берег реки, откуда, если напрячь зрение, можно было разглядеть крошечную, едва заметную дымящуюся трубу – единственный след далёкого, манящего Чугуйска.

Почти всё время Андрей проводил, лежа в каком-то каменном оцепенении на провалившемся топчане. Он невероятно страдал от того, что почти не писал, выдавливая из себя иногда по строчке, иногда по слову в день, чтобы тут же скомкать и выкинуть написанное. Несколько раз он выходил во двор, чтобы осмотреть огород. Но при виде бросающего ему вызов, побеждающего по очкам запустения, его охватывала такая тоска, что, плюнув, он уходил ни с чем.

Его хандрой заразилась и жена. Марта, добровольно ушедшая за ним в ссылку, совсем перестала следить за домом и всё чаще стала прикладываться к бутылке. Она приводила в дом своих подруг – полублатных баб в необъятных шароварах и татуировках по всему телу.

Вскоре она стала говорить с ними на одном языке, и её речь запестрела блатными словечками, которые она произносила, закатывая глаза, с напускной хрипотцой в голосе.

Именно в это время и появилась Роза – хорошенькая, смуглая дочка цирюльника, жившего ближе всех к реке.