Пляска в степи

— Покажи тогда сперва горницы мои, а после — стряпущую. Да, и кто такая тетка Млада?..

Тетка Млада оказалась суровой женщиной, повидавшей уже достаточно зим. Она носила на голове вдовий повойник из темно-багряного полотна и больше молчала, чем говорила. Она приглядывала за княжьими горницами и накануне обустраивала их с князем свадебное ложе, проследила, чтоб привезённое приданое отнесли в терем да разложили в горнице. Она же нынче и провела Звениславку по княжьему терему, когда Устя отыскала ее где-то на подворье. Говоря коротко и токмо по делу, тетка Млада рассказала молоденькой княгине, как что в тереме обустроено, кто заведует всем подворьем, кто заправляет в стряпущей, кто ухаживает за княжьими лошадьми, кто прислуживает дружине да где живут ближайшие люди князя.

Велик оказался ладожский терем, без счета в нем было всего! Пока из одного конца в другой дойдешь — уж солнце сядет! Множество горниц, гридниц и клетей, долгие переходы между ними, словно построили изначально несколько теремов, да после соединили их длинными сенями. Крыльцо — одно другого выше да затейливей!

Какой тут токмо не было резьбы, какие токмо вырезанные птицы не украшали деревянные балки и стены. Звениславка то и дело задирала голову, чтобы полюбоваться очередным узором, идущим от пола до потолка, и даже выше! Длинные были лавки устланы меховыми шкурами али расписными покрывалами из крашеного полотна. Вдоль стен стояло множество сундуков со всякой утварью и скарбом; там и кубки с драгоценными каменьями, и чарки из золота али серебра, и блестящие, гладко натертые подносы, и расшитые шелковой нитью ручники, и кувшины, и меха, и все, что токмо могла Звениславка вообразить.

В одной из горниц в женском конце терема Звениславка наткнулась на невиданный доселе ткацкий стан: высоченный, в несколько локтей шириной. Это ж сколько можно поспеть на такой громадине соткать за долгую-то зиму да осень! У нее дома ткали обычно на вполовину меньших станах, и приходилось постоянно сгибаться, опускаться на коленки, чтобы наматывать нить в самом низу. А то и вовсе пряли на простеньких пряслицахПряслицем называли прялку с веретенами. За ними приходилось просиживать дни напролет, чтобы наткать вдоволь полотна на большую княжескую семью да себе на приданое. На этом же стане получится соткать широкое и длинное полотнище, которого хватит на многое.

Со вчерашней ночи у Звениславки во рту не было ни крошки, и к моменту, как они закончили обходить княжьи горницы в тереме, она отчаянно проголодалась. Дома она уже знала, как все заведено, когда трапезничали утром и вечером, на сколько человек собирали на стол. Здесь же… Еще и тяжелая кика с непривычки нещадно давила на голову, хотелось сгорбиться и снять ее, чтобы шея хоть малость отдохнула. Она все боялась, что не крепко сплела косы, пропустила какой-нибудь волосок, и он вот-вот выбьется из-под ободка кики. Лучше уж на месте сразу умереть.

Князь сказал накануне, что нынче вечером будет большой пир — вдвое больше вчерашнего. Может, это и хорошо. Звениславка хоть посмотрит да послушает, потому что на пиру перед свадьбой сидела, как не в себе, испуганная и смущенная. Ничегошеньки особо не запомнила.

Они спустились по всходу вниз, чтобы осмотреть клети, а после — хозяйственные постройки на подворье, когда Звениславка, приложив руку к урчавшему животу, все же не выдержала и обернулась к Усте.

— Принеси мне киселя с караваем.

Та понятливо кивнула и убежала, а Звениславка вошла в ближайшую горницу. В ней на лавках за столом в окружении нескольких женщин почтенных зим сидели две девчушки, еще в детских рубашонках до пят. Каждая носила на лбу простенькую матерчатую тесемку, перетягивавшую светлые русые волосы, собранную в косу. Было славницам на вид не больше семи-шести зим.

Когда Звениславка вошла, женщины поклонились ей, а девчушки повскакивали с лавок. Их длинные рубашки перехватывали тонкие пояски, увешанные маленькими фигурками оберегов — можно было разглядеть солнце Даждьбога и птиц, и даже крошечные стрелы. К пояскам же были прилажены маленькие подвески-бубенчики, сделанные из серебра.

— Ты батюшкина новая княгиня? — первой заговорила девочка чуть повыше и постарше. — Я — Любава, а она — Яромира.

Глаза девчушкам достались от отца. Такие же серые. Впрочем, как и русые, светлые волосы.

— Любава, негоже вперед княгини заговаривать, — тотчас одернула ее самая старшая из женщин — мамок да нянек княжеских дочерей. — Княгиня Звенислава Вышатовна тебе и Яромире нынче матушка.

Девочка в ответ тряхнула головой и повыше задрала гордый нос. Обе они не переставали разглядывать стоявшую напротив них Звениславку. Смотря на них в ответ, она вспоминала младших братьев, мальчишек-близнецов, Ждана да Желана, оставшихся в далеком-далеком тереме дядьки Некраса.

— Быть княгиней — тоскливо, — решительно выпалила Любава, возвращаясь за стол к прерванному занятию: сестры мастерили себе куклы. — Я лучше упрошу батюшку и буду как Чеслава!