Читаем Плясать до смерти полностью

Плясать до смерти

– А ты боялся! – протянул Жора лапу с якорьком. – В общем, гляди сюда! Акушерка хорошая есть. Жанна зовут. Ну если уж она не поможет…

Тогда что?

– Настя! – вдруг вскинула голову мать.

– Что, мама?! – всхлипнула Настя, размазывая слезы вместе с макияжем.

– Дай сигарету.

Убью!

– В общем, Настя, – бодро сказал Жора, – топай в Снегиревку!

– В Снегиревку? – Настя сквозь слезы улыбнулась. – Это где я родилась?

– Ну! – произнес Жора. – А теперь ты родишь!

– Сделаем! – Настя встала по стойке “смирно”.

Молодец. Характер бойцовский, отцовский.

“Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!” Словами латаю все. И даже материю создаю. Моя любимая редакторша повторяет в трудные минуты мою фразу: “Одних кофт – две!” И Настю отпечатал. Четко, как гривенник. “Характер бойцовский, отцовский!” Поможет это – сейчас?

…Целую ночь звоню по выданному мне Жанной телефону.

– Извините, это опять я. Что нового?

– Не звоните сюда! Идет операция.

– Почему же так долго? Уже два часа!

– Очень тяжелый случай.

– Что?!

– Извините.

Нарастающий гвалт голосов. Звонко брякают инструменты. Чувствуется гулкое кафельное помещение. Короткие гудки.

Звонок в дверь. Вряд ли к добру!

Чередой входят родичи. Все в черном, как вороны. Вероятно, дозвонились! Сели на стулья. Тишина. И нам, что ли, переодеться в черное?! Они уважают, видимо, ритуалы. А вот мы – нет! Почему к страданиям прилипает еще разная чепуха? К горю – еще и пошлость. У Симы, похоже, в шляпке бриллиант!

– …Умерла, – выдохнул Колька. И после выдержанной паузы добавил: – Дочь.

Всхлипнул, подтер нос. Я сказал, повернувшись к Нонне:

– Чаю поставь.

– Да что чай! Помянем. – Жора стукнул бутылкой. – Говорят, пять минут пожила. Все дело!

Парадный подъезд! Цветы, смех, поцелуи. Нам не сюда.

Нонна чуть не купила было цветы, но я одернул. Букеты нам ни к чему. А теперь вот почувствовал: пустыми встречать тоже плохо. Умеет Настя так сделать, что податься некуда, счастье – нигде. Вот дверка стукнула. Настя растерянно как-то улыбалась. Не отработан еще такой ритуал! Несколько в стороне оказались от счастливой толпы. Была бледная, толстая. Словно и не родила. Что ты такое говоришь?! “Словно… и не рожала?” Тяжело тут слова составлять! Каждая буква как мина. Обыденно так чмокнули ее. Будто после занятий каких встретили. А что там осталась последняя наша надежда… что говорить?

Родичи стояли в сторонке, растерялись, что на них непохоже. Как вести себя? Обнимать, поздравлять? С чем? Что осталась жива?

Поэтому только поклонились издалека, как на светском приеме. Настя кивнула им рассеянно. Чувствовалось какое-то огромное впечатление в ее душе, но нельзя поделиться.

– Ну? Пошли?

Кивнув родичам, двинулись. Не сговариваясь, шли не по широкой праздничной улице, а узкими переулками. У парадных в жаре и пыли валялись плоские собаки, как коврики для вытирания ног. Бережно их обходили: вдруг случайно заденем и Настька вспылит, сорвется. Не дай бог. Хотя, может, так лучше? А то она заторможенная какая-то идет. После наркоза? Смотрела куда-то вбок и что-то бормотала.

Несколько шулерски, ничего не объясняя, прямо на Невский к нам ее завели, словно так и надо. Останется? Если от потрясений про Петергоф вдруг забудет, вот и будет хорошо!

Сели. Обед никакой был не праздничный. Праздником не пахнет. Но старались. Нонна выстояла огромную очередь за цыплятами по рубль сорок семь, вымочила в уксусе, чтобы были помягче. Настя ела молча, но жадно. Бедная. Изголодалась.

– Ну как, Настя? – спросила Нонна. – Я давно не готовила!

– Ску-сна! – Настя помотала головой, утерла опухшей рукой губы. Маленько ожила?

Потом они стали мыть посуду, а я вышел. Понимал, что главного при мне она не расскажет.

Сидел тупо в кабинете. “Жизнь удалась-2”?

Потом донеслись голоса: вышли из кухни.

– Ну давай, Настенька! Ляг, поспи. Постельку я чистую постелила. Ни о чем не думай. Или только о приятном. Помнишь, как мы по морю плавали? А как в Елово костер жгли? Лежи, представляй. Дг?

– Дг!.. А утром скажешь мне Ду?

– Скажу, Настенька, конечно! Дг!

Вот только в такие дни Настя и наша!

Нонна, чуть скрипнув, прикрыла дверь. Бесшумно, на цыпочках, пришла.

– Ну что? – шепотом спросил я.

– Рассказала! – Настя всхлипнула. Сделала глубокий вздох. – Она видела ее! Лежала в таком корытце. Маленькая совсем. Синенькая. И еще дышала. Настя даже подумала: может… но тут накрыли ее тазом и унесли.

– Тазом?

Нонна, не поднимая глаз, кивнула. Обнявшись, поплакали.

Потом вытащили из ящика припасенные нагруднички, фланелевые ползунки. Мягкие какие! И почему-то теплые.

Не натыкаться же на них каждый день – никакого сердца не хватит. Выкинуть в бак? Но вдруг Настя увидит? Убрали пока назад.

Утром:

– Ду!

И я подскочил примазаться:

– Ду!

Обсасывали куриные косточки… Обсосали. Как часы громко стучат! Молчали.

– Ну… – Настя поднялась.

– Останься, Настя! У меня тут такая книжка есть для тебя!

Покачала головой. Обнялись. Вышла. Одна. А могла бы с ребеночком! Если бы… что?