Плясать до смерти

И они должны были это услышать: стук двери раздался чуть позже.

Сильней всех страдали, кажется, псы: сладострастно завыли и, словно сомнамбулы, двинулись к кухне.

– Лежать! – рявкнула Настя, и со стоном и стуком костей они рухнули на пол.

Вот компания какая! Чужаков нет. Все свои.

Ну? Начинаем новую жизнь?

– Нонна!

– Что? – как-то отстраненно отозвалась она.

– Давай.

– Что? – откликнулась глухо.

– Порядок наводи.

– Где?

– Здесь, где же еще?! Посуду давай мой.

Злобно глянув, резко поднялась. И в то же время ею залюбовался: двигается легко! Не то что Настька.

Нонна скрылась, и с кухни пошел грохот посуды. Колотит она ее, что ли? Тоже правильно! Настя притом не сделала ни малейшего поползновения: уборка словно бы ее не касается – “слишком мелко”! Погружена в мысли.

– Настя!

– Что, отец?

– Ты как оказалась здесь?

– В смысле?

– Ну… как узнала?

– А! – злобно произнесла. – Этот! Дозвонился в Елово!

– Настя! Что значит “этот”? Он все же твой муж!

– Вот именно! – ухватилась за слово. – “Все же”!

– Даже если сейчас тебе нравится не он, то и его нельзя с грязью смешивать. Он же тоже человек. А благодаря нашим чувствам и есть пока жизнь на земле!

– Да уж!

– Настя!.. А ты на чем приехала?

– А! – На лице ее снова всплыла та блаженная улыбка, с которой она появилась здесь. – Тимчик довез! На служебной машине. Так мы смеялись с ним, когда ехали!

Если смеялись так, то почему… высадил? Так бы и ехали всю жизнь. Настя уловила это, прокомментировала несколько смущенно:

– Он в Москву уехал! В Москву пригласили его…

– В Москву, – пробормотал я.

Настя вдруг обиделась, резко вскочила, глаза ее засверкали.

– Отец! Я и не рассказываю тебе ничего, потому что бесполезно! Только усмехаешься!

Давно что-то не усмехался.

– Полезно, Настя, полезно. Вот что. – Я тоже поднялся. – Собирай, Настя, манатки свои и поехали отсюда! Давай.

Псы вдруг дружно завыли. Клоуны! Да, ребята, вы не влезаете в вагон! Но откуда они всё знают? Может, они бывшие люди, превратившиеся в собак, поэтому понимают, что с ними сделать хотят? Но не зря же их в псов превратили – наделали бед! Особенно один из них отвратителен: тело круглое, почти без волос, а морда маленькая, острая, злобой вспыхивают желтые глазки. Помесь собаки и свиньи. Гиена. Другой – черный тощий гигант.

– Вот, – показал я на них, – во что, Настя, превратилась твоя жизнь! Был Рикашка, а теперь – это. Давай! Уезжаем.

Оскалив клыки, на меня с рычанием пошли. На Настьку оглянулся: довольна! Королева псов!

– Нет! – гордо вымолвила. Тут внимание переключилось ее. С кухни вместо грохота посуды, все затихающего, пошли уже новые, более ласковые звуки: блям-блям. Пришла волна терпкого “аромата степи”.

Настя метнулась туда: вот где для нее главное происходит. Раздался буквально рев:

– Ты что себе позволяешь? “Отыскала”! Это мое!

Потом доносились лишь кряхтенье, сдавленные ругательства. Борьба! Я сидел, откинувшись и прикрыв глаза. Где ты, счастье мое, куда закатилось? Может, как раз уехать мне, раз я всем тут мешаю?

Тут из кухни выплыла Нонна, рухнула на стул. Уступила, стало быть, более сильным рукам? Впрочем, ей это уже неважно: свое она взяла. Давно не видал я такого ее взгляда! Только в самые страшные дни, которые, как я тупо надеялся, уже позади. Вернулось! Глаза мутные и в то же время полные ненависти. Ко мне? Ко всему! Вылечили, едрена мать!

Долго с ненавистью смотрела на меня. Проникла, стало быть, в мою подлинную суть! Потом отвернулась.

– Настя! – хрипло произнесла.

– Что?! – Настя, издевательски кривляясь, вышла из кухни.

– Сигарету дай.

– Обойдешься!

Убью обеих! Глаза – что у этой, что у той! Я метнулся на кухню. Но Настя опередила меня. Какое-то короткое бряканье – и нету ничего. Если не считать грязи и вони на полках и столах.

– Дай! – Я протянул руку.

– Что?

– Сама знаешь.

– Н-нет! – стиснула зубы.

– Ну тогда…

– Что?! – уже хулигански, издевательски.

– Тогда я уеду.

Взгляды наши слились. Но не соединились. Да. С этой труднее будет. Характер у нее!

– Ну так давай! – сказала и отвернулась.

Ладно. Хоть одну вытащу!

– Вставай, ты! – Нонну схватил за ее хрупкие плечики, встряхнул, поднял. Эта хоть легче!

–Д-давай! – пихнул ее к двери. – Прощай, Настя.

Ответа не последовало.

На улице эта вдруг уперлась:

– Н-н-не поеду!

– Ид-ди! – что есть силы пихнул. Пролетела несколько метров, заплетаясь ножками, но устояла. Балерина!

– Ид-ди! – снова пихнул. Специально на проезжей части ее не придержал: может, машина ее собьет и хоть как-то это кончится? Но – объезжали. При этом, конечно же, материли как могли. Тогда я решил собою заняться: шел напролом – пусть тогда меня собьют и так все решится? Не хотели связываться, объезжали. Не все еще в таком маразме, как мы.

Удивительно долго мы переходили: время будто растянулось. И я глядел на все как бы издалека, с сомнением и удивлением: не может со мной такого быть. Однако случилось. Невысокий бордюрчик, тротуар.

Глава 8

Долго не было ничего нового, месяцев шесть. По телефону Настя уверенно (но чаще, как правило, заплетаясь) рассказывала нам про каких-то бесчисленных своих “учеников” – история живописи, литература.