Пленники Амальгамы

Но Ковач уже поймал его зрачки и теперь не отпустит. Этот персонаж с дергающимся лицом, распространяющий вокруг волны агрессии, на самом деле слаб, не уверен в себе и нуждается лишь в том, чтобы его успокоили. Взглянули по-доброму, погладили по головке и сказали: «Не кричи, родной. Твоя душа зажата, перекручена, расплющена обстоятельствам, вот она, бедная, и вопит. А на самом деле ты добродушный парень, скромняга, любишь ближнего, да и дальнего тоже, чего ж ты кричишь?!»

Прием срабатывает – до самого аэропорта таксист молчит, лишь иногда косится на странного пассажира. Ковач тоже молчит. Вот твоя ниша, говорит он себе, устраняй неврозы, на большее не рыпайся. Не надо подвигов, Ковач, не прыгай выше головы. Не надо подыхать после сеансов, вгоняя себя и пациента в транс, из которого, возможно, нет выхода; ну и, понятно, выброси к чертовой матери свои карандаши и краски, а зеркала разбей! Ах, у тебя небьющиеся зеркала?! Тогда отнеси их на помойку. И сразу на плечиках появятся платья, в прихожей встанут в ряд модельные туфельки, и заживешь припеваючи, ну прямо кум королю!

Между тем город остается позади, отпуская пленника. Москва представала тюрьмой, в которую заточили по приговору высших сил: казалось бы, стольный град, бездна возможностей, а поди ж ты! Призрачны возможности, вот в чем дело. Зато те, кто со сдвинутыми мозгами бродит по стольному граду, – вполне реальны, и несть им числа. После взлета, как бывало не раз, самолет ляжет на крыло, и пассажиры с восторгом будут таращиться в иллюминаторы на море огней, убегающих за горизонт. Лишь Ковач останется мрачен; он знает: в этом «море» плавает примерно полмиллиона персон с диагнозами разной степени тяжести. Кто-то пребывает в стационарах, кто-то на свободе, и на лбу у них не написано – псих. Если вдуматься, внутри столицы образовался другой, невидимый город размером с областной центр, состоящий исключительно из сумасшедших. И лечить их, вообще-то, никто не собирается. Кого-то запихивают в психушки и диспансеры;

большинство же едет рядом с вами в метро, в лифте или сидит на соседней скамейке в парке. А главное, перенапряженный, рвущийся к успеху, к деньгам, к славе мегаполис в ежедневном режиме штампует новых и новых умалишенных. Москва – конвейер по производству безумцев, потому Ковач и сбегал с удовольствием, хотя понимал: там, куда отправлялся, ждут не райские кущи – те же дома скорби…

После просвечивания багажа требуют раскрыть чемодан. На лице служащей недоумение: что за лекарственная россыпь?! Да и лекарства ли это?! Девушка растерянно крутит головой, кого-то зовет, и вот уже чин постарше приглашает Ковача в кабинет, не обвиняя впрямую в контрабанде наркотиков, но явно подозревая. Странно, пора бы уже привыкнуть к тому, что один и тот же гражданин возит неограниченные объемы препаратов, имея на то все необходимые разрешения. Ковач знает: спустя минут пять таможня даст добро, надо лишь достать из чемоданного кармана заветные бумажки.

С ними знакомятся, задерживая внимание на тех, что с грифом «Министерство здравоохранения». Еще бы – в зарубежных сертификатах сам черт ногу сломит, даже Ковач не понимает, истина кроется за мелкими строчками на латинице или полная туфта. Душа человека – потемки, но и та химия, что долбит по душе из всех калибров, не менее темна. Сегодняшнее благо оборачивается проблемой завтра, а послезавтра становится ужасом ужасным!

– Почему в багаж не сдаете? – звучит стандартный вопрос.

– Препараты дорогие, я несу за них ответственность. А ваши багажные службы, сами знаете…