Пленники Амальгамы

С трудом дожидаюсь Варвару, чтобы сбежать из Летнего сада, что в момент опротивел. А через пару дней внезапный допрос Кати, которая интересуется: лазила ли я в постельное белье? Ничего себе! Где оно вообще лежит?! Катя кипятится, мол, не прикидывайся дурой, там деньги хранятся! Затем внезапно замолкает.

Сегодня воскресенье, Варвара выходная, но в понедельник она тоже отсутствует. И во вторник ее не вижу, а в среду любопытствую: куда подевалась?

– Она уволена, – следует ответ.

– Почему?!

Зависает пауза.

– Потому что сукина дочь!

В отсутствие Варвары тоскливо: сукина дочь, а все-таки живой человек, при ней даже Капитан заткнулся. Муся тоже отвалила, наверное, обиделась, а Катя сделалась мрачной и неразговорчивой. То идеями фонтанировала, тормошила, а тут – сплошная игра в молчанку. Смотрит на меня, смотрит, потом отвернется – и на кухню, чем-то стеклянным звякать. Лекарства, что ли, употребляет? Вхожу однажды, чтоб воды попить, а она в помойном ведре что-то прячет. Странно: раньше при мне успокоительные глотала, причем демонстративно, подчеркивая свои страдания, а тут что-то подозрительное…

Улегшись спать, Катя отключается быстро да еще похрапывает. А я шмыг на кухню! Сую нос в ведро, а там пустая зеленая бутылка с надписью «Бехеровка». Где я видела эту бутылку? А-а, ее очень давно Катина подруга из Чехии привезла в подарок! Тогда внутри меня еще не было червяка, Эхнатон жил с нами и, помню, все время порывался открыть эту самую «Бехеровку». А Катя возражала: оставь для гостей! Теперь ни гостей, ни Эхнатона, ни подруги, чье лицо я не помню (слишком давно не появлялась).

Мой покореженный мозг выдает умозаключение: Катя выпивает. Вопрос: почему? Ответ: она устала, ей тяжело, то есть сил больше нет. Следующим шагом должно стать сочувствие к той, кто над тобой порхает и пытается что-то сделать. Но душа молчит. Где-то в глубине пульсирует слабый источник, выдавая жалкую струйку сочувствия, однако на пути многометровый скальный слой. А тогда и пытаться не стоит, черт с ним, с сочувствием!

В один из дней Катя наряжается, красит глаза и губы (чего не делала сто лет) и на весь вечер исчезает. Возвращается какая-то отяжелевшая, с потеком туши на щеке и грузно оседает на диван. Криво усмехаясь, долго следит за тем, как я слоняюсь по комнате. Но обычной реплики: «Чего мотаешься взад-вперед?!» – не произносит. Говорит про подругу, что собрала у себя старую компанию. Сосем старую, с институтских еще времен, непонятно даже, как она всех нашла? А главное – зачем? Некоторых знакомых глаза бы не видели, так нет, пришлось сидеть за одним столом, еще и улыбаться!

– Да прекрати ты мотаться туда-сюда! – слышу наконец. – Как маятник, ей-богу… Выслушать меня можешь?

Ходить из угла в угол легче, чем сидеть на месте. Но тут присаживаюсь в кресло и кладу руки на колени, мол, вся внимание.

– В общем, Маринка всегда нас удивляла. Это же она за чеха замуж вышла, десять лет в Праге прожила. «Бехеровку» мне как-то привезла, их фирменную водку. Недавно я ее… Ладно, не суть. Теперь она вернулась и решила всех собрать. В том числе Звонареву. Представляешь?!

– Нет, не представляю, – говорю.

– Ну как же, я ведь рассказывала! Или нет? Ладно, душевному здоровью такое не способствует, но ты слушай! Короче, у этой Звонаревой было пять абортов. А может, десять. Но это ничего, все небезгрешны. Дело в другом – она на практике, когда в студенческом лагере жили, тайком родила! Беременность скрывала, в хламиде какой-то ходила да еще при кухне была пристроена… Но кое-кто из наших был в курсе. И вдруг известие: в поселке на помойке труп младенца нашли! Шум, гам, милиция в лагерь понаехала, допросы стали учинять… Странно, что следов не нашли. Мы-то потом нашли на кухне и кровавые тряпки, и еще кое-что… Надо было донести, конечно, но тогда это считалось подлостью. Да и генетических экспертиз еще не изобрели, это сейчас по ДНК родство определяют… Одним словом, Звонарева вышла сухой из воды. Тут же на заочное перевелась, а вскоре замуж вышла. Причем удачно, теперь она вся упакованная, а главное, двоих замечательных детей родила. Те уже институты закончили, бизнесом занимаются, а вот я…

Катя запрокидывает голову вверх – от второго глаза тоже начинает сползать черный потек.

– А я с тобой сижу. Бред сивой кобылы слушаю. И как – это справедливо? За что ей все?! Где тут Бог?! Муся говорит: пути Господни неисповедимы, смиряться нужно… А я не хочу смиряться! Это неправильно, неправильно!

История не проникает в меня, тех, кого лично не видела и не знаю, я вообще не воспринимаю. Но истерика Кати, царапающей диван и ревущей в голос, позволяет сочувствию пробиться сквозь скальный слой. Я вскакиваю, глажу растрепанную голову, затем несусь в ванную и, намочив полотенце, возвращаюсь обратно. Вздрагивая от рыданий, Катя стирает с лица макияж.