Пленники Амальгамы

Тут опять начинает журчать голос, сладко так, повествуя о настоящем воскресении, а не об этой жути египетской. Да из этого Египта даже евреи сбежали под водительством умного Моисея! А кто не сбежал, тех на части рубили, ага, и куски собакам бросали! Муся нагнетает, не помню я про собак (я же читала Библию), но получается складно. Хотя она, собственно, о другом. Уже если кто и воскрес после смерти, так это Иисус! С него и надо брать пример!

– Интересно, как? – спрашиваю. – Чтобы тебя на крест, гвозди в ладони и так далее?

– Нет, такого не требуется. Он же за всех пострадал, разве ты не знаешь? Пострадал и искупил!

– За меня не пострадал. Это я, по-моему, за всех страдаю. Ну, если не за всех, то за кого-то – точно!

– Не богохульствуй, девочка моя… – Муся крестится. – Ты – совсем другое дело. Тебя иное мучит. И то, что мучит, нужно из тебя изъять!

На этом сеанс пропаганды прерывается, парочка удаляется на кухню, где до полуночи длится приглушенный диалог. А я, поддавшись сладкоголосой Мусе, пытаюсь двигаться в указанном направлении. Нужно что-то изъять? Изымем, только помогите, будьте добры!

Встаю напротив Серафима Саровского, повешенного над дверью. Ну?! Помоги избавиться от мучений! Знаешь, что такое острая зубная боль? Так вот у меня в тысячу раз хуже! Не зуб болит, не желудок, не печень, даже не сердце (говорят, это самое страшное). Болит, если угодно, душа. Так плохо порой становится, такой ужас накатывает, что меня просто плющит. Представь, Серафим: ты двигаешься по улице, и вдруг на тебя начинают падать дома. Ты знаешь, что дома неподвижны, они сотню лет простояли и еще столько же простоят. Но они падают! На тебя одну! Поэтому надо брать ноги в руки и бежать куда глаза глядят! Что, к сожалению, не спасает. Прибежишь туда, где нет домов, вылезет что-нибудь другое, например, дракон. Или огромные крысы с желтыми светящимися глазами. О них мне еще в школе рассказывали, мол, такие крысы живут в тоннелях метро! Но если для других это лишь байка-страшилка, то для меня, Серафим, абсолютная реальность. Я их видела, клянусь! Потому и в метро не спускаюсь, настолько боюсь желтых глаз…

Однако согбенный старец на иконе молчит. Хоть бы знак подал, что услышал, так ведь смотрит куда-то в сторону, даже не пошевелится. Врала, видать, Муся про то, что ты, Серафим, добряк и человеколюбец – не любишь ты никого! Меня вообще никто не любит, ведь я астероид. А что с астероида возьмешь? То есть – что из него изымешь? Только камень внутри, замерзший до абсолютного нуля!

Книжка про Осириса тоже мало помогает. Читаю про то, как Анубис забальзамировал собранное из ошметков тело Осириса, создав первую в мире мумию. И вдруг мысль: хочу тоже стать мумией! У нее наверняка ничего не болит – ни сердце, ни душа, – зато она может существовать вечно. Пусть летят века, тысячелетия, я же буду лежать и дожидаться своего часа. Наверняка ведь появится то ли врач, то ли очередной Серафим, который воскресит мумию и сделает что нужно. Ведь так нельзя, эта вечная боль несправедлива!

– Ох, божечки… – крестится Муся, узнав про мои измышления. – До ручки, болезная, дошла! В Лавру ей надо! В Сергиев Посад!

В квартире начинают появляться другие люди, кто в платочках, кто в церковном облачении. Заявляется один, в рясе, по углам глазами шарит и качает головой: «А Богоматерь-то не там висит! В красный угол надо, а вы ее куда повесили?! Ее же не видать совсем!» Тут же Катя стремянку тащит, перевешивает, крестясь с такой скоростью, что кажется: вместо руки у нее пропеллер. А потом опять на кухню и шу-шу-шу насчет какого-то отца Гермогена. Силен, дескать, батюшка, не первый год отчитывает бесноватых, надо к нему ехать!

Интересно: то, что доносится, ко мне относится? Где я, и где обладатель странного имени Гермоген? Вскоре понимаю: относится, о чем докладывает пребывающая в смятении Катя. Во-первых, негодяй не хочет оплачивать поездку в Лавру, где придется жить на съемной квартире, а ведь еще надо что-то кушать и как-то туда доехать. Во-вторых, у нее были другие планы – съездить в Москву, к человеку по фамилии Ковач, она недавно о нем узнала. Ходила рецепт на препарат выписывать – и узнала от такой же мамочки, когда в коридоре диспансера сидела. Катя расправляет мятую распечатку, вчитывается (похоже, не впервые), я же пожимаю плечами. Мне что Гермоген, что Ковач, что Серафим – одна фигня. Вряд ли вы что-то сумеете, даже если вместе соберетесь. Даже если Осириса с Анубисом возьмете в помощники – вряд ли стащите с орбиты улетающий в космическую бездну астероид…

– Между прочим, тебе подходит. Тут что-то с рисунками связано: с портретами, автопортретами… Может, ты лучше разберешься?

Мне суют бумаженцию, где некто умный пишет об эстетическом измерении души, ее отчуждении от мира, о метафизическом аутизме и т. д. Только мои умственные способности пошатнулись, не надо меня грузить!

– Не понимаешь? – Катя вздыхает. – И я не понимаю. Ладно, только Мусе про этого Ковача не говори. Не одобряет она такого.