Платье цвета полуночи

Жаб проявил похвальное рвение – для адвоката, который знает, что заплатят ему жуками.

– Думаю, мы начнём с неправомерного ареста. Судьям такие вещи не нравятся. Если кого-то нужно упечь в тюрьму, они предпочитают сделать это сами.

– Эгм, вообще-то я сама себя заперла, – напомнила Тиффани. – Это считается?

– Прямо сейчас я бы на этот счёт не тревожился. Это произошло под принуждением, тебе ограничили свободу передвижения, тебя запугали.

– Ещё чего, запугали! Я ужасно разозлилась!

Жаб прихлопнул лапой удирающую сороконожку.

– Тебя допрашивали двое представителей аристократии в присутствии четырёх вооружённых стражников, правильно? Никто не предупредил тебя? Никто не зачитал тебе твои права? И ты говоришь, барон, по всей видимости, верит, несмотря на отсутствие каких-либо доказательств, что ты убила его отца и кухарку и украла некую сумму денег?

– Думаю, Роланд изо всех сил старается этому не верить, – вздохнула Тиффани. – Кто-то сказал ему неправду.

– Тогда мы должны это оспорить, всенепременно должны! Он не имеет никакого права выступать с голословными обвинениями в убийстве, которые ни на чём не основаны. Это дело подсудное, знаешь ли!

– Ох, – запротестовала Тиффани, – я не хочу, чтобы он пострадал!

Улыбку Жаба распознать непросто, так что Тиффани о ней скорее догадалась, нежели заметила.

– Что такого смешного я сказала?

– На самом деле ничего смешного, ровным счётом ничего, но оно по-своему печально и странно, – отозвался Жаб. – «Странно» в данном случае подразумевает смешанные чувства. Этот молодой человек выдвигает против тебя обвинения, которые, если будут доказаны, обернутся для тебя смертным приговором в большинстве городов и стран этого мира, и однако ж ты не хочешь доставлять ему неудобств?

– Это всё сантименты, я понимаю, но герцогиня его постоянно подзуживает, а девчонка, на которой он собрался жениться, та ещё плакса… – Тиффани умолкла на полуслове. На каменной лестнице, той, что вела в подземелье из парадного зала, послышались шаги – причём явно не тяжёлая поступь подбитых гвоздями сапог замковой стражи.

Это была Летиция – наречённая невеста, вся в белом и вся в слезах. Она вцепилась в решётку камеры и с плачем повисла на ней – не рыдая в голос, нет, но то и дело всхлипывая, шмыгая носом и шаря в рукаве в поисках кружевного платочка, уже и без того мокрого насквозь.

Девушка даже глаз не поднимала на Тиффани – просто плакала в её сторону:

– Мне так стыдно! Прости меня, прости! Что ты теперь обо мне подумаешь?

В таких случаях, именно в таких, понимаешь, как невыгодно быть ведьмой. Вот перед нею стоит особа, которая самим фактом своего существования одним непрекрасным вечером заставила Тиффани задуматься, а не повтыкать ли булавок в восковую куклу. Нет, делать этого Тиффани, конечно, не стала, потому что делать такое нельзя, потому что ведьмы такого крайне не одобряют, потому что это жестоко и опасно, а главным образом потому, что булавок под рукой не нашлось.

И теперь это никчёмное создание в полном отчаянии и плачет так безутешно, что и скромность, и достоинство – всё смыто бесконечным потоком липких слёз. Как же им не смыть заодно и ненависть? И, по правде говоря, ненависти-то почти и не было, скорее обида. Тиффани всегда знала, что знатной дамы из неё не выйдет, ведь без длинных золотых локонов – никак. Это противоречит всем законам волшебных сказок. Просто ей, Тиффани, непросто оказалось с этим вот так сразу взять и примириться.

– Я не хотела, не хотела, чтобы так вышло! – давилась рыданиями Летиция. – Мне стыдно, мне так стыдно! Я сама не знаю, что на меня нашло! – А слёзы всё бежали и бежали по дурацкому кружевному платью, и – о нет! – на безупречном носике повисла безупречная сопля.

Тиффани, словно загипнотизированная, в ужасе наблюдала, как рыдающая девушка с шумным бульканьем высморкалась, и – о нет, только не это, она ведь этого не сделает, правда? Ещё как сделает! Сделает-сделает… Летиция отжала насквозь промокший платок на камни, уже и без того отсыревшие от нескончаемых слёз.

– Послушай, наверняка не всё так плохо? – откликнулась Тиффани, пытаясь не слушать, как на пол с мерзким чваканьем падают капли. – Если только ты перестанешь рыдать хоть на минуту, мы попробуем всё уладить, в чём бы это всё ни заключалось, правда.

Слёзы хлынули пуще, и ещё подключились самые настоящие, давно вышедшие из моды рыдания, такие, каких в обычной жизни никто и никогда не слышал – ну, по крайней мере, вплоть до сего момента. Тиффани знала: когда люди плачут, они говорят «буу-ху-хуу», по крайней мере, так этот звук передаётся в книгах. Но в обычной жизни никто и никогда не говорит «буу-ху-хуу». А вот Летиция именно так и рыдала, и брызги разлетались во все стороны. Но не только брызги: Тиффани уловила ещё и разлетающиеся проговорки, и прочла их, очень даже отчётливые, пусть и немного хлюпкие, и сохранила в памяти.