Платье цвета полуночи

Тиффани парила в шаре жёлтого пламени. Мимо проплыла зайчиха – совершенно счастливая в своей стихии. «Мы не так проворны, как ты, – подумала Тиффани. – Нас опалит жаром». Она поглядела направо и налево, на невесту и жениха; оба глядели вперёд, словно загипнотизированные. Тиффани подтянула их поближе к себе. Она всё поняла. «Мы с тобой сыграем свадьбу, Роланд. То есть я тебя поженю. Я же обещала».

Из этого огня она сотворит нечто невыразимо прекрасное.

– Убирайся обратно в преисподнюю, откуда ты пришёл, ты, Лукавец! – заорала Тиффани, заглушая гул пламени. «Скачи, потаскуха! Прыгай, стервец! – прокричала она снова. – Нарекаю вас мужем с женой наконец!» Это и есть свадьба, сказала себе она. Начало начал. И – на несколько кратких мгновений – здесь место силы. О да, место силы.

Они приземлились и покатились кубарем позади стены огня. Тиффани была наготове: затаптывала угли, сбивала последние мелкие язычки пламени. Откуда ни возьмись, подоспел Престон, подхватил Летицию и вынес её за полосу пепла. Тиффани, поддерживая Роланда – он приземлился мягко (вероятно, на голову, не преминул уточнить внутренний голос), – последовала за Престоном.

– Похоже, отделались лёгкими ожогами да волосы кое-где опалило, – заметил Престон, – а что до твоего бывшего парня, кажется, грязь на нём запеклась коркой. Как тебе это удалось?

Тиффани перевела дух.

– Зайчиха проносится сквозь пламя так быстро, что не успевает почувствовать жара, – объяснила она. – А приземляется уже на горячий пепел. Травяной пал под сильным ветром выгорает очень быстро.

Позади послышался душераздирающий вопль. Тиффани представила себе, как неуклюжая фигура пытается убежать от гонимой ветром стены огня – и не успевает. Боль существа, что извращённо цеплялось за жизнь вот уже много сотен лет, передавалась и ей.

– Вы трое, будьте здесь и за мной не ходите. Престон, пригляди за ними!

Тиффани прошла по остывающему пеплу. «Я должна увидеть своими глазами, – сказала себе она. – Мне нужно подтверждение. Я должна точно знать, что сделала!»

Одежда на трупе дымилась. Пульс не прощупывался. «Он совершил страшные преступления, – думала Тиффани, – он творил с людьми такое, от чего даже тюремных надзирателей выворачивало наизнанку. Но что когда-то сделали с ним? Что, если он – просто ухудшенная версия господина Пенни? Было ли в нём когда-либо что-то хорошее? Можно ли изменить прошлое? Где начинается зло?»

Девушка чувствовала, как в разум её червями заползают слова:

– Убийца, дрянь, злодейка!

Ей хотелось извиниться перед собственными ушами за то, что им приходится выслушивать. Но голос призрака звучал совсем слабо, еле слышно, брюзгливо, он уже таял в прошлом.

«Ты до меня не доберёшься, – думала Тиффани. – Ты исчерпал все свои силы. Ты слишком немощен. Трудно ли было заставить человека загнать себя до смерти? Нет, ты не войдёшь. Я чувствую, как ты пытаешься». Девушка нагнулась и вытащила из золы ещё тёплый кусочек кремня; здесь их повсюду валялось великое множество – этих камней, самых острых на свете. Кремень родился в мелу, и Тиффани в определённом смысле – тоже. Гладкая поверхность камня – это как прикосновение дружеской руки.

– Ты так никогда ничему и не научишься, да? – произнесла она. – Ты не понимаешь, что другие люди тоже умеют думать. Разумеется, ты бы в огонь не вбежал, но в своей заносчивости ты и вообразить не мог, что огонь побежит к тебе.

«Твоя власть – это только слухи да ложь, – думала Тиффани. – Ты прорываешься в сознание людей, когда они сбиты с толку, слабы, встревожены и напуганы, когда они думают, что их враг – другие люди, в то время как их враг – это ты, повелитель лжи. Так было, есть и будет. Снаружи ты страшен; изнутри ты беспомощен – и только.

А я изнутри – кремень».

Жар над полем постепенно остывал. Тиффани уверенно выпрямилась и стиснула в ладони камень. «Да как ты только посмел сюда сунуться, ты, червяк! Как ты посмел нарушить границы моего удела!» Тиффани сосредоточилась. Кремень в её руке постепенно разогревался, становился всё горячее и, наконец, расплавился, и протёк между пальцев, и пролился на землю. Прежде Тиффани никогда такого не делала. Она набрала полную грудь воздуха: пламя каким-то образом очистило его от вони.

«А если ты однажды вернёшься, Лукавец, то здесь будет другая ведьма, такая же, как я. Всегда найдётся другая ведьма, такая же, как я, потому что всегда есть такие твари, как ты, потому что мы сами их впускаем. Но прямо сейчас, на этой кровоточащей земле, я – ведьма, а ты – ничто. У меня мигает глаз – зло развеять пробил час».

Шипение в голове угасло, оставив её наедине с собственными мыслями.

– Нет тебе пощады, – вслух произнесла она. – И нет искупления. Ты заставил человека убить безобидную певчую птичку, и отчего-то мне кажется, что это – самое страшное из твоих преступлений.