Платье

Сам не зная почему, Жан-Пьер всегда питал к свояченице тайную слабость. Без всякого сексуального контекста, совсем наоборот. Катрин могла быть хорошей подругой, из тех, которых похлопывают по спине, но никоим образом не думают затащить в постель. Хорошей подругой, которой у него никогда не было. Точно так же, как ему казалось, относилась к нему и она. Никаких притязаний вызвать плотские чувства. Им просто хорошо друг с дружкой, только и всего. Но самое главное – они принимают друг друга такими, какие есть. Ни больше, ни меньше. Катрин, наверняка наученная своим адвокатским ремеслом, воспринимает зятя единым целым, без всякого разбора и не отделяя зерна от плевел. И, ко всему прочему, зачастую выступает в его защиту. Он же считает ее весьма милой, во всей округлости форм, как физических (характеризующихся некоторой полнотой, прогрессирующей с возрастом), так и интеллектуальных. Катрин умеет сглаживать углы Жан-Пьера, находя их забавными, даже когда у него совсем нет настроения. Такое терпимое отношение к его персоне ему очень нравится. От него даже как-то легче на душе. «Интересно, а был бы я счастливее, если бы женился на ней, а не на ее сестре?» – порой думает он. Но как только ему в голову приходит эта мысль, он тут же представляет ее в постели вместо Изабель, и вопрос тут же растворяется в воздухе. Да и потом, Катрин, как ни крути, любит женщин, так что…

Сестры обожают друг друга, между ними никогда не было никакого соперничества, они во всех отношениях совершенно разные… Но чем сильнее Катрин любит этого бедолагу (да-да, свояченица порой действительно представляет Жан-Пьера именно так, что, впрочем, никоим образом не убавляет той нежности, которую она питает к человеку, нередко рисующемуся в ее воображении в облике усталого лабрадора), тем больше отчаивается Изабель.

– Как я могу говорить о твоей сестре гадости, если просто ее обожаю! Это была всего лишь шутка, дабы дать тебе понять, что у Поля с Соланж как нет чувства юмора, так никогда его и не будет. Даже если бы они торговали колбасой или работали токарями-фрезеровщиками.

– Ну хорошо! Эту тему, полагаю, мы закрыли, теперь можно перейти и к вещам посерьезнее.

– Я тебя слушаю.

Изабель буравит его прямым, суровым взглядом:

– Примерь платье, Жан-Пьер.

19 часов 08 минут

– Нет, я сыт этим по горло! Хватит! Вот теперь точно хватит!

Изабель не может прийти в себя от изумления. Он что, специально делает вид, что ничего не понимает? Что больше не может ничего взять в толк? К чему он стремится? Довести ее до белого каления? Сделать больно? Или, может, и то и другое?

Вполне возможно, у него просто не оказалось в запасе другого способа с ней порвать. Точнее, добиться, чтобы она сама с ним порвала. Если хочешь, чтобы тебя разлюбили, стань мерзким и противным – лучшего средства для этого еще не придумали. Должно быть, так оно и есть.

Ох уж эта мужская трусость, вечная, как сам мир. Ее муж тоже не стал исключением из этого непреложного правила, потому как мужики уходят, только пятясь задом.

– Может, ты больше не будешь без конца долдонить мне об этом платье? Я устал, Изабель. У меня в офисе был кошмарный день. Дешанель заставил нас всех повышать квалификацию. Представляешь? Мне далеко за пятьдесят, а меня опять усадили за парту, как какого-то новичка, как неоперившегося птенца. Будто я в нашем деле вообще ни бельмеса. Как же это унизительно… А видела бы ты типа, который, с позволения сказать, взялся учить нас нашему ремеслу… Чтоб он сдох вместе со своими карандашами и самоклеющимися листочками для записей! Он в сыновья мне годится, козлина! У меня уже в печенках сидит и эта контора, и вусмерть больной Дешанель.

– У него что, рак?

– В каком смысле?

– У Дешанеля рак?

– Почему тебе хочется, чтобы у Дешанеля был рак?

– Ты сказал, что он болен, вот я и…

– Изабель, я о его голове говорил! Дешанель больной на всю голову! Да и потом, если человек болен, из этого еще не следует, что у него обязательно рак. Занявшись онкологией, ты у любого найдешь опухоль!

– Если бы ты знал, сколько я их видела, больных этой страшной болезнью…

– Так-то оно так, но здесь же тебе не Кошен![8]

Изабель точно не надо было расставаться со своим дерматологическим кабинетом, дабы поступить в онкологическое отделение. В свое время он всячески пытался убедить ее (вяло, конечно же, но все же пытался), что это полная глупость. Говорил обо всем, чего они больше не смогут себе позволить, с учетом того, что зарплата в государственной клинике имеет очень мало общего с доходами частнопрактикующего врача. Она в ответ противопоставляла служение благому делу, призвание и потребность творить добро. Так что прения вскорости были закрыты. Настоять на своем он так и не смог.

Сегодня у него наверняка нашлись бы и другие аргументы.