Питбуль

— Торговля людьми — один из самых прибыльных видов нелегального бизнеса в мире, уступающий только контрабанде оружия и наркотиков. Во всем мире она приносит более двухсот миллиардов крон в год. В год! — Он поднял брови и кивнул. — Все организовано на таком уровне, что вы даже представить себе не можете. А по другую сторону находятся такие люди, как я… — Он покачал головой. — Я не могу с этим тягаться.

— Вчера я была у ее матери, и она, похоже, верит, что ее дочь вернется домой.

Петер Зельнер опустил глаза. Он несколько секунд смотрел на свой большой палец и надавил на него, так что кровь проступила через салфетку.

— Люди по-разному переживают горе, — сказал он. — Ингеборг Сарк нужно надеяться.

— А Нина Далсфорт? — спросила Элоиза. — Что вы можете рассказать мне о ней?

Петер Зельнер откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на нее.

— А почему бы вам сначала не рассказать мне, почему вы всем этим интересуетесь? — спросил он, делая жест рукой в сторону Элоизы.

— Я интересуюсь этим, потому что все здесь как-то связано, и, честно говоря, мне немного странно, что кроме меня никто этого не видит. Две невинные молодые девушки исчезают, и…

— Нина Далсфорт была преступницей, — возразил он.

— Ей было семнадцать лет.

— А возраст преступного согласия — пятнадцать. Она была достаточно взрослой, чтобы понимать, во что ввязалась.

— Она также была достаточно взрослой, чтобы понимать, что вердикт суда будет вполне лояльным. Что ей угрожало? Штраф? Условный срок? В худшем случае.

Петер Зельнер молча смотрел на Элоизу.

— Неужели полиция действительно считает, что она сбежала? Из-за тех событий в Бенниксгорде? — Элоиза прищурилась и покачала головой. — Это бессмыслица.

— Никто не знает, что случилось с Ниной Далсфорт. Родители винили норковую ферму, и мать много лет их преследовала. Ханс Галлахер запросил у полиции судебный запрет в отношении ее, потому что она постоянно появлялась в его доме с угрозами.

— Зачем она это делала?

Он пожал плечами.

— Думаю, ей нужно было переложить на кого-то вину. Всегда легче обвинять других, чем заглядывать внутрь себя.

— Вы хотите сказать, что родители сами виноваты в ее исчезновении?

— Я хочу сказать, что в основе, похоже, лежал классический подростковый бунт. Восстание против родителей-капиталистов, которые в течение многих лет являлись постоянными клиентами Биргера Кристенсена. Дело было не столько в благополучии животных, сколько в том, чтобы показать родителям палец.

— А почему эти дела достались вам?

— Не понял вопроса.

— Я занимаюсь расследованием смерти, которое приводит меня к делу об исчезновении человека, которое приводит меня к другому делу об исчезновении. Во всех этих случаях есть несколько общих знаменателей, и вы — один из них.

— Я занимался всеми делами в Гростене и его окрестностях последние двадцать восемь лет.

— Значит, у вас большой опыт расследований?

— Да, — кивнул он.

— И вы считаете, что хороши в своем деле?

Он скромно пожал плечами.

— И все же вы не нашли ни одной зацепки в исчезновении Мии Сарк, — сказала Элоиза. — Никаких следов, которые могли бы навести на мысль, что стало с Ниной Далсфорт?

Петер Зельнер ничего не ответил.

— Почему расследование дела Мии Сарк было приостановлено через четырнадцать месяцев?

— Прошу прощения?

— Я разузнала, как обычно ведутся такие дела, и в норме расследование длится бесконечно, так что… — Элоиза повернула руки ладонями вверх. — Что заставило вас повесить на это дело ярлык «нераскрытое»?

Петер Зельнер долго смотрел на нее, ничего не говоря.

— А дело Далсфорт? — спросила Элоиза. — Когда его приостановили?

— Я не знаю, чем вы занимаетесь, — сказал Зельнер, медленно поднимаясь. — Но думаю, что визит окончен.

28

Шефер наблюдал за женщиной с порога приемной.

Волосы короткие, черные, фигура немного мужеподобная. Она стояла, склонившись над маленьким мальчиком, который спокойно сидел на лошадке-качалке, и водила пальцами вверх-вниз по его шее спокойными, привычными движениями.

— Как давно у него лихорадка? — Она взглянула на мать ребенка, которая стояла рядом и сжимала его ручку.

— Двенадцать дней.

— Он жаловался на боль в горле? В животе?

Мать кивнула. Она была бледна, ее глаза тревожно расширились.

— Это вполне может указывать на мононуклеоз. Его еще называют железистой лихорадкой. — Врач улыбнулась малышу. — Ты много играл с железными машинками?

Мальчик застенчиво покачал головой.

— Я сейчас позову медсестру, она намажет тебе руку волшебным кремом, и когда ты будешь сдавать анализ, тебе будет совсем не больно. — Она ободряюще улыбнулась мальчику.

Потом посмотрела на мать:

— Присядьте, вас скоро позовут.

Она повернулась и направилась к двери, которую блокировал собой Шефер.

— Извините, — сказала она, показывая знаками, что хочет пройти.

— Мария Луиза Янг? — спросил он.

Она приветливо подняла брови, но сразу выставила перед собой руку, готовая отклонить просьбу.

— Я очень занята, так что если вы…

Шефер показал ей свой полицейский значок.

— Это займет минуту.

Глаза Марии Луизы Янг превратились в щелочки.

— Мы можем где-нибудь поговорить? — спросил Шефер.

Она вздернула подбородок.