Письма с войны

Естественно, в дальнейшем стрелять я не смогу; хочу попросить доктора сделать соответствующую запись в истории моей болезни, чтобы избавить меня от никчемных оскорблений саксонских солдафонов. […]

Сегодня днем встретил тут одного из нашей роты, который сказал, что со вторника нас опять переводят на побережье в бункеры; слава Богу, хоть на какое-то время прекратится самая неприятная, самая безумная и самая дурацкая на свете муштра, через месяц мне опять предстоит приехать к моему доктору в госпиталь, тогда, может, и выяснится нечто существенное; то, что я не могу метко стрелять, как-то успокаивает меня, потому что пост на побережье в бункере довольно важный; хорошо еще, что пока я забыл о своих головных болях.

Сегодня прямо из Парижа вместе с моими самыми лучшими пожеланиями к тебе отправилась чудесная гравюра[102], надеюсь, моя женушка получит ее целой и невредимой; мне пришлось изрядно попотеть, чтобы упаковать ее; поскольку не удалось раздобыть подходящей коробки, я взял два цилиндра из плотной бумаги, склеил их, затем сделал две крышки и заклеил ими оба конца; не передать, что творилось в комнате, я изрядно помучился с клеем, бумагой и марлей, но остался несказанно доволен своей работой…

[…]

* * *

На канале, 11 марта 1943 г.

[…]

Сегодня утром меня ожидала великая радость: я был на богослужении, правда, у меня не получилось прийти вовремя, но зато я успел как раз к Пресуществлению и к Святому Причастию.

Потом меня опять направили в гарнизонную комендатуру, где сегодня я уже работал, а завтра, вероятно, переселюсь туда; у меня будет отличная комната, никаких ночных дежурств, да еще кое-какие льготы, но не сказать, чтобы я этому очень уж радовался, ибо любая жизнь в униформе не может больше доставить мне радость, единственное, к чему я рвусь всей душой, это жить с тобой и работать, работать. […]

Жизнь в униформе, какой бы она ни была, — моя постоянная несказанная мука; я все сильнее чувствую, как эти четыре года службы высосали из меня все силы; хочу быть свободным и работать. […]

На следующей неделе опять поеду в Амьен к врачу по поводу моих несчастных глаз; буду бороться, бороться и еще раз бороться…

До этого, правда, мне светит еще одно «счастье»; пока я был в отпуске, меня включили в список переводчиков, сдающих экзамен по французскому, который состоится в Париже шестнадцатого или семнадцатого марта; мне стало окончательно не по себе, когда я услышал и увидел собственными глазами, что бегло и превосходно говорю по-французски; к сожалению, отказаться от экзамена уже не представляется возможным, так что сдавать французский все-таки придется, и этот экзамен станет моим позором, мои знания не что иное, как чистая халтура, убогое средство, помогающее мне, в зависимости от настроения, объяснять людям самое необходимое. Я радуюсь предстоящим трем дням в Париже и уже заранее смиряюсь с постыдным провалом. Мне вообще никогда ни в чем не везет, попросту я неудачник, так что и в данной ситуации хорошего ждать не приходится. Попробую объединить поездку в Париж с визитом к амьенскому глазнику, тем самым, быть может, удастся как-то сгладить позор в Париже успешным результатом в Амьене.

Фронтовой книжный магазин, который мне пришлось взять под свою опеку, откроется уже завтра. Как хорошо, что я буду рядом с книгами. […]

От несмолкаемого многочасового гула пролетающих над нами самолетов уже трещит голова, иногда от взрыва бомбы вздрагивает земля; ах, я молю Бога, чтобы только с тобой ничего не случилось.

[…]

* * *

Париж, 15 марта 1943 г.

[…]

В Париж прибыли ближе к вечеру и тотчас нырнули в мрачное подземелье метро, из которого вынырнули на Елисейских Полях; долго, очень долго гуляли по этой улице, расстаться с которой у меня не было сил, ах, эти бульвары! […] В объединении переводчиков нас ожидало разочарование: общее оформление документов по специальностям и совместное проживание, да еще, как на грех, эти отвратительные, изнеженные, щебечущие по-французски штатские, представляешь себе, такие надутые, точно их только что вытащили из горячей ванны, вдобавок есть несколько противных баб, что наверняка огорчит тех, кто надеялся отдохнуть денек-другой от фельдфебельского ора; н-да… но я твердо решил не сердиться; сущие уроды, смех, да и только! Неужели мне надо бояться того, что я провалюсь на этом смехотворном экзамене…