Письма молодого врача. Загородные приключения

Чем, как ты думаешь, мы занимались последнее время? Строили конюшню – ни много ни мало. Каллингворт захотел завести еще одну рядом с лечебницей, думаю, не столько для лошадей, сколько для пациентов, и в своей дерзкой манере объявил, что сам ее построит. Так что мы взялись за дело – он, я, кучер, миссис Каллингворт и жена кучера. Мы ставили фундамент, привозили в повозке кирпичи, сами месили раствор и, думаю, достойно завершим стройку. Здание получилось не таким приземистым, как мы надеялись, и мне кажется, что будь я лошадью, то с осторожностью прислонялся бы к стенам, но, когда мы ее закончим, она все же будет защищать от ветра и дождя. Каллингворт поговаривает о постройке нового дома для нас, но у нас и так есть три огромных здания, так что особой необходимости в этом нет.

Если уж заговорили о лошадях, то на днях по этому поводу было много шума. Каллингворт вбил себе в голову, что ему нужна первоклассная скаковая лошадь, а поскольку ни одна из тянущих повозку его не устраивает, он обратился к торговцу лошадьми, чтобы тот добыл ему коня. Торговец рассказал нам о скакуне, от которого пытается избавиться один из офицеров гарнизона. Он не скрывал того факта, что причиной для продажи является опасный нрав лошади, но, добавил он, капитан Лукас отдал за коня сто пятьдесят фунтов, а продать готов за семьдесят. Каллингворт пришел в возбуждение и велел, чтобы лошадь оседлали и привели к нему. Это был красавец-конь, черный, как смоль, с восхитительной шеей и плечами, но он неприятно клонил уши назад и имел тяжелый взгляд. Торговец сказал, что наш двор слишком тесен для объездки коня, но Каллингворт влез в седло и формально как бы завладел конем, ударив его между ушей костяной рукояткой кнута. Затем последовали самые оживленные десять минут во всей моей жизни. Конь оправдал свою репутацию, однако Каллингворт хоть и не был наездником, но крепко держался в седле. Чего только лошадь не вытворяла – прыжки вперед, назад и в стороны, вставала на передние ноги и на задние, выгибала спину, прогибала ее, брыкалась и молотила копытами. Каллингворт сидел то у гривы, то у хвоста, но никак не в седле, ноги у него выскочили из стремян, колени были поджаты, а пятки впились в ребра животного, руками он цеплялся за гриву, седло или уши коня – за все, что оказывалось впереди него. Однако кнута он из рук не выпустил, и когда конь опустился на четыре ноги, Каллингворт снова ударил его рукояткой хлыста. Полагаю, он задумал сломить волю животного, но это явно оказалось ему не по силам. Конь заплясал на четырех ногах, опускал голову вниз, выгибал спину, как сонная кошка, и трижды, подрагивая, подпрыгнул вверх. При первом прыжке колени Каллингворта располагались над крыльями седла, при втором он продолжал сжимать лодыжками бока лошади, а при третьем полетел вперед, как камень из пращи, едва не задев стену, врезался головой в железную балку, на которой была натянута сетка, после чего с громким звуком рухнул на землю. Вскочив на ноги, он с залитым кровью лицом вбежал в недостроенную конюшню, пока торговец лошадьми (бледный как полотно) вылетел на улицу вместе с конем. Каллингворт вырвался из моего захвата и, бессвязно ругаясь, занес над головой топор и выскочил со двора. Выглядел он при этом совершенно как дьявол. Однако, к счастью для торговца, тот взял хороший старт, и Каллингворта уговорили вернуться и умыться. Мы перевязали ему рану, и он почти пришел в себя, разве что разозлился. Если бы не я, ему пришлось бы заплатить семьдесят фунтов за безумную вспышку ярости против животного.

Рискну предположить, что тебе покажется странным, почему я так много пишу об этом человеке и так мало об остальном, но вот дело в том, что больше я здесь никого не знаю, и мой круг общения ограничивается пациентами, Каллингвортом и его женой. Они нигде не бывают, и у них никто не бывает. Моя жизнь у них накладывает на меня табу со стороны собратьев по медицине, хотя сам я не сделал ничего против профессиональной этики. Как думаешь, кого я на днях встретил на улице? Чету Макферлейнов, которых ты должен помнить по Линлитгоу. Я имел достаточно глупости, чтобы в свое время сделать предложение Мейми Макферлейн, а у нее хватило здравого смысла мне отказать. Не могу представить, что бы я делал, если бы она согласилась. Это было три года назад, и теперь у меня больше разных связей и меньше видов на женитьбу, нежели тогда. Ну, что толку тосковать о том, чего не можешь иметь, и нет на свете ни одной живой души, с которой я вообще заговорил бы на этот счет. Но жизнь так мертвенна и одинока, когда некому довериться, кроме самого себя. Почему я сижу в лунном свете и пишу тебе, ища сочувствия и расположения? Я получаю их от тебя, как один друг получает их от другого, однако есть в моей жизни нечто, чем я не могу поделиться ни с женой, ни с близким другом. Если идешь своим путем, то нужно ждать, что пойдешь по нему один.