Пиар добра или как просрать всё

Вне школы мы встречались редко, Зяма была нелюдима. Но встречались интересно. Зяма была очень ортодоксальная, можно сказать, кошерная декадентка. Поэтому там речи быть не могло типа – пойдем, похлещем винища. Там была романтика. Зяма приглашала меня погулять в парк. Посмотреть природы пышной увяданье. Или в зимний парк – когда парк стоит в снегу, ранним, зимним, и непременно, холодным, обжигающим яйца, прекрасным зимним утром.

Больше всего Зяма любила зиму. Она говорила, что она, Зяма, и зима – тезки. Зимой Зяма ходила по аллеям вечернего зимнего парка, парка Пушкина – был такой очень старый, в 19 веке разбитый парк, недалеко от нашей школы, ночью он освещен фонарями, тоже старыми, в духе пушкинской эпохи. Конечно, внутри этих фонарей в наше время уже были не свечи. Внутрь старых фонарей москиты ввернули лампочки. А в центре Парка - памятник Пушкину, который представляет собой колонну, а на вершине колонны – голова, одна из голов, которую сделал скульптор Опекушин, работая над знаменитым памятником на Пушкинской площади. Работая без устали, скульптор Опекушин создал множество голов Пушкина, и они украсили множество парков.

Так вот, Зяма ходила по зимнему парку, и читала стихи. Снег падал на Зяму с ветвей. Так Зяма доходила, читая упадок, до центра парка, там делала малый привал, точнее, отстой – то есть, стояла, глядя на печальную голову Пушкина. Дело в том, что все головы, который скульптор Опекушин изготовил, работая над образом Пушкина – одинаково печальные, потому что Опекушин был добросовестный скульптор.

Так стояла Зяма, и на нее сверху смотрел печально Пушкин. По концовке Зяма накидывала вуаль и делала несколько дефиле по парку, выслеживая, как камбоджийский снайпер, таинственных незнакомцев.

Зяма ждала и хотела бурного, всепоглощающего романа с неким таинственным незнакомцем. Меня Зяма как самца не замечала. Она типа считала меня другом, и говорила мне часто, глядя куда-то в сторону полной Луны:

- Ты мой спутник. В пути моем коротком.

Зяма не замечала, что я влюблен в нее. Дело в том, что я это тщательно скрывал, сразу сказав Зяме, что я к ней холоден. И просто так с ней говорю каждую ночь по телефону четыре часа. Конечно, Зяма знала, что я ее любил. Но Зяма хотела, чтобы мы страдали. Так было положено декаденту в те годы – хотеть страдать. А первым в списке Зямы должен был страдать почему-то я. И Зяма стала меня мучать. Она звонила мне ночью, рыдала и говорила, что сейчас бросится в окно под свою любимую музыку, или что ее выгнали из дома родители, за то, что она пришла домой пьяная и облевала папин замшевый плащ. Я срочно кидался на другой конец города, на помощь. Когда я приезжал, Зяма сидела на подоконнике, холодная и величественная, как Гренландия, и говорила мне:

- Зачем ты пришел. Все кончено. Прощай.

Вот такой хуйней любила заниматься Зяма. Она была гибридом декадента со спортсменом.

Потом вдруг Зяма соскочила из города. Поступила в другой город – учиться, я точно не знал, на кого. Следы Зямы Гиппиус затерялись. Но остались стихи. У меня остались стихи, которые пришли – когда я полюбил Зяму. Иерофанты – надо отдать им должное, они держат слово – сразу же покинули меня, когда пришли стихи. Мы ведь так договаривались с Иерофантами. У меня остались стихи, которые были были написаны на разных листках, залитых «Мерло», и были посвящены некой прекрасной заплаканной незнакомке с шестом, для чего увенчивались, непременно, таинственным вензелем – З.Г.

Карьера поэта

Вот эти стихи-то я и предложил Стасику. И он их охотно взял. Еще б не взять – эти самые стихи я показывал Блоку, и он сказал:

- Мне нравится!

Эти же стихи я показывал даже Бунину. Он прочитал, промолчал и ушел. Это очень хороший отзыв от Бунина. А Есенин стал сразу мои стихи петь и кричать:

- Водки мне в горло!

В общем, мои стихи получились хорошие. Они были написаны возвышенно и смело. Я бы мог сейчас стихи эти даже процитировать, но сейчас не стоит, позже.

Стасик спросил меня:

- Слушай, но мне нравится Юля Юнцова, у нее инициалы Ю.Ю. А у тебя З.Г.?

А я говорю Стасику:

- Да какая хуй разница, З.Г., Ю.Ю., Ж.Ж.! Главное – какие стихи!

Стасик так и сделал. Везде переделал З.Г. на Ю.Ю. Юля Юнцова вскоре отдалась Стасику. Что не удивительно. Он прочитал ей стихи, мои стихи, они были хорошие, и Юля тут же сняла трусики и отдалась Стасику, потому что так поступает любая женщина, которой прочитали хорошие стихи. Так уж устроены женщины, ничего не поделать.

Потом стали мы со Стасиком сидеть и добывать информацию, что же нам теперь делать, раз мы стали поэтами. Я поручил Стасику собрать общую информацию, как строились карьеры поэтов и за счет чего. Мне хотелось понять общую стратегию поэзии как бизнеса. То есть, я хотел понять: за счет чего же жили поэты, блядь?