Пиар добра или как просрать всё

Потом Элла, сидя на мне, сидящем на унитазе, стала целовать меня в губы. Целоваться мы оба не умели, и почти сразу отказались от этого неприятного замысла. Тогда Элла снова стала дрожать на мне, такая у нее была манера в сексе, очень странная и страстная, и она так делала, потом еще, и еще, и снова лила в себя и меня коньяк, и мы вот так обреченно поролись, не помню толком, сколько раз. Она не слезла с меня, пока не выжала из меня все мужские соки, а из фляги – весь коньяк. Видимо, Элла, хоть и была страшно синяя, трезво понимала, что следующий шанс на такое проведение досуга у нее может быть очень нескоро, и стремилась взять у текущего момента все. А может, просто она делала, что хотела. Потому что она была хоть и страшной, но женщиной, и была прекрасна. Мы провели на унитазе час, а может, больше. Потом она просто прижалась ко мне. И мы сидели на унитазе и молчали. Было хорошо.

И тогда я сказал Элле:

- Элла. Прости меня. Знаешь, ведь все это время… Таинственный незнакомец…

А Элла не больно, очень нежно, дала мне щелбан в лоб и сказала:

- Пойдем танцевать.

Вот так это у меня случилось. Наверное, это очень символично. Что первый раз у меня был такой. Без роз, без свечей, без романтической хуйни. Все было, как должно быть у героя. По синьке, жестко, быстро, на унитазе, в женском туалете, с самой некрасивой девочкой в школе, а может, и в мире, и при всем этом я еще был таинственным незнакомцем. На что все это указывает? На эстетику безобразного. К которой я всегда тяготел, к которой пришел еще в детстве, и от которой уже никуда не ушел.

Наташа и пилот

Мы с Эллой стали одеваться. Но мои трусы были мокрыми и липкими от моего генофонда, и надевать их было недопустимо. Тогда я решил отказаться от них. Я хотел спустить их в унитаз, но Элла меня, очень синего, отговорила, объяснив мне, что это будет невежливо. Тогда я спрятал свои трусы за унитаз. Но они все равно были видны. Тогда я одел брюки без трусов, и решил, что пойду на улицу и выброшу трусы там, или спрячу, или закопаю. Помню, что в брюках без трусов мне понравилось, это было как-то очень брутально, взросло, киношно, я был совсем как молодой Аль Пачино, или даже еще хуже.

Но когда мы с Эллой хотели выйти из кабинки, дверь туалета вдруг грохнула, и послышался адский шепот моего друга Кисы:

- Почему в женский, пойдем в мужской!

- Не пойду в мужской! – зашептал женский голос. – Я стесняюсь.

- А я в женском стесняюсь! – яростным шепотом заявил Киса. – Пойдем тогда на стройку за школу, там клево.

- Не пойду на стройку, там не клево, там хуево! – чуть громче заявил женский голос.

Я узнал этот голос. Он принадлежал Наташе Попеску, нашей однокласснице. Наташа была одной из самых красивых девочек в классе. В первом классе именно она была одной из тех девочек, которых привели к Саше Айзбергу, чтобы отучить его от пропаганды онанизма, о которой было рассказано выше. Все тогда увиденное сломало Наташу. Наташа полюбила Виктора Цоя и поэтому стала проституткой. Правда, это случилось позже. Но уже в девятом классе Наташа встречалась с десятиклассниками из соседней, спортивной школы для дебилов, в которую перевели Сашу Айзберга за пропаганду онанизма. В нашем классе поговаривали, что Наташа не просто встречается, а жестко порется со спортсменами из спортивной школы. Вероятно, так оно и было. Потому что мы с Ни Эллой услышали диалог Кисы с Наташей.

Они сначала препирались, потом пытались зайти в нашу с Эллой кабинку. Мы затаили дыхание, а я залез на унитаз, и забрал на унитаз с собой туфли, на случай, если Киса или Наташа Попеску заглянет под дверь - чтобы не были видны мои ноги. Но никто из них не стал заглядывать под дверь. Киса только прошептал:

- Занято. Тут кто-то есть.

- И хуй с ним, - сказала спокойно Наташа.

Как уже было сказано, случай в первом классе сломил Наташу. Поэтому она с пятого класса ругалась матом, одна из всех девочек в классе.

Они зашли в соседнюю кабинку.

Долгое время была слышна ожесточенная, сосредоточенная возня. Потом Наташа сказала:

- Трусы тоже снимай, дурак.

Потом Кису вообще не было слышно, говорила только Наташа:

- Давай, ну. Давай. Нет, давай сзади. Да не бойся, я покажу. Вот сюда. Да не сюда, дурак. Ну где ты там. Щас. Ой. Да. Вот сюда. Ну давай же. Ой. Да. Вот сюда. Сильнее, ну, дурак. Да согни ты ноги, ты же длинный. Вот так. Да. Теперь давай. О! О! Ты что, дурак? Ты что, все? Ты что, в меня? Давай еще.

Скоро Наташа стала стонать, как Шиннед О’Коннор, а Киса только говорил:

- Наташа, тише, вдруг кто-то тут есть.

А Наташа только говорила:

- И хуй с ним. О, о, а, а.

Мы с Эллой стояли в кабинке ни живы ни мертвы. Мы не решались выйти. Не знаю, почему. То ли боялись, что нас заметят Киса с Наташей Попеску, хотя было глупо этого бояться. То ли боялись, что помешаем моменту хрупкой близости Кисы с Наташей Попеску. Что было еще более глупо. Ничто уже не могло помешать моменту хрупкой близости Кисы с Наташей Попеску.